найдешь наброски твоего учителя для остальных частей и, главное, у тебя хватит разумения не домысливать новые темы для Communion,[89] которую тебе предстоит написать полностью. Ты вернешься к мотивам Requiem[90] и Kyrie.[91] Спасибо…
В спальню вошла Констанца. Она утерла кружевным платком слезы и подошла к Зюсмайру. Жиля удивило шуршание ее платья с воланами, этого фру-фру, которого современные женщины безжалостно лишены строгими прямыми юбками или ужасными брюками.
— Франц Ксавер, оставьте это, прошу вас, позднее я вам объясню. Ах, Бог мой! Он был прав, предчувствуя, что заказ этого «Реквиема»…
Зюсмайр ничего не ответил и положил партитуру на место.
«Да, — подумал Жиль, — очень верное предчувствие, очень верное… Как и все, я должен был бы прежде всего подумать о… посыльном!»
Он быстро повернулся к окну.
Он стоял там, внушительного вида, в длинном, до полу, плаще, его лицо скрывала совсем простая черная маска, устрашающая больше тем, что она не выражала ничего.
Жиль смотрел на маску, и маска смотрела на Жиля. И в этом противостоянии у Жиля родилось твердое убеждение: из окружения Моцарта посыльный графа Вальзегга, вне всякого сомнения, сейчас больше всего подпадает под подозрение. Граф имел привычку выдавать за свои написанные для него по заказу произведения, и действительно, 14 декабря 1793 года в Виссер-Нейдштадте в память своей жены он предложит к исполнению «Реквием», выдав его за свое сочинение. Чтобы окончательно убедить в этом слушателей, он дирижировал сам. Произведение было настолько прекрасно, что и правда можно было убить, чтобы присвоить его… Но было слишком много свидетелей, знавших, что партитура написана Моцартом, так что обман не мог длиться долго. И главное, к моменту убийства сочинение еще не было закончено… Оставалось одно — какой-то интерес маски… Но, размышляя о виновности посыльного и его хозяина, он, возможно, уходит от истинного виновника.
Жиль в последний раз пытливо посмотрел на маску, он видел ее прямо перед собой… Потом пошел на кухню приготовить себе кофе.
27. РЕЗУЛЬТАТ
В тот день, когда должны были объявить результаты конкурса по фуге, Паскаль де Лиссак предложил Летисии пойти с ней в консерваторию, но она отказалась. Мысль, что путь до Городка музыки она пройдет с кем-то другим, а не с Пьером, была для нее непереносима.
На площади Сен-Огюстен, когда она остановилась на красный свет, рядом с ее «остином» оказалась открытая машина. В ней, пренебрегая утренним холодом, который в принципе опровергал целесообразность подобных машин, сидели два элегантных молодых человека. На них были шелковые рубашки с шейными платками, кашемировые пуловеры и фланелевые куртки. А на голове — кепки вроде тех, какие носили первые автомобилисты. Тот, что сидел ближе, широко размахивая рукой, подавал Летисии знаки, на которые она не реагировала.
Но он был так настойчив, что она в конце концов опустила стекло. Молодой человек быстро сказал:
— Мадемуазель, мадемуазель, мой друг клянется, что он уже видел вас в Риме, а я хочу ему доказать, что этого не может быть.
Он говорил так серьезно и его тон так не походил на манеру разговаривать обычных любителей приключений, что Летисия весело ответила:
— Должна вас разочаровать: это вполне возможно. Я часто бываю в Риме… Когда он меня видел? — спросила она, втягиваясь в игру пассажира, к огорчению водителя, который смотрел прямо перед собой.
— Так вот в чем вопрос, мадемуазель: где вы были между 1498 и 1499 годами?
— Я выгляжу такой древней? — от души смеясь, спросила Летисия.
— Нет, нет… совсем наоборот. Но мой друг утверждает, будто вы так похожи, что не отличишь, на Мадонну «Пьеты» Микеланджело. Да только вот та натурщица умерла в 1499 году.
— Можете заверить своего друга, это была не я. Но возможно, кто-нибудь из моих прапрабабок послужил моделью…
— Самое лучшее — это убедиться немедленно. Вы не хотите проехаться с нами в Рим?
— Право, сегодня все куда-нибудь хотят меня увезти! Мне очень жаль, но я действительно не могу…
Свет сменился на зеленый, и Летисия поехала в сторону бульвара Малерб, а ее поклонники свернули на бульвар Османн. «Надо будет посмотреть самой», — весело подумала Летисия.
Едва она вошла в вестибюль консерватории, как в глаза ей бросились три картины: направо, около приемной, с поникшей головой сидел один из ее товарищей по классу фуги; в центре, на доске для объявлений, она среди многих других заметила листок с результатами конкурса; и наконец, налево, на самом верху лестницы, стоял старый Леон. Скрестив руки за спиной, он с блаженной улыбкой смотрел на нее.
Летисия прошла прямо к доске объявлений, и все три картины мгновенно снова промелькнули в ее голове. Наконец она ясно увидела лист с фамилиями.
Она получила первую премию.
Она прикрыла глаза и подумала об опущенном взгляде Мадонны «Пьеты» Микеланджело… Она добилась своего. Все эти годы труда, ограничений, строгой дисциплины вознаграждены. А почему бы и нет, ведь сокурсники считали ее талантливой.
Она была одна. Она отказала Паскалю в праве пойти с ней. Отец должен был уехать в деловую поездку. Мать всего лишь попросила ее позвонить, когда будут известны результаты. Пьер мертв…
— Мои поздравления, мадемуазель Форцца.
Это был старый Леон. Она не заметила, как он подошел, и сразу же решила, что пойдет отпраздновать свой успех с лаборантом. Она взяла его под руку и потащила в кафетерий. Подняв стакан с перье, старик снова рассыпался в комплиментах:
— Нелегкое было задание в этом году.
— Оно никогда не бывает легким, Леон.
— Я сразу поспешил послушать вашу композицию. Вы знаете, что ее будут исполнять в аудитории для публики?
— Да… да… Я вот думаю, кому это может быть интересно?
— Но, мадемуазель… всем, конечно же, всем! Подумайте сами! Первая премия! Кто знает, может, вы станете первой известной композиторшей.
— Вам не кажется, что слово «композитор» в женском роде звучит забавно?
— Да, но такое слово существует, я проверил…
— Это меня утешает. Почему вы говорите, что в этом году была трудная тема?
— Потому что я слышал, как это сказал профессор Дюпарк одному из своих ассистентов. Он сам выбрал сюжет и…
— Простите… — в замешательстве перебила его Летисия.
Леон привстал и с беспокойством взглянул на собеседницу.
— Так вот, профессор Дюпарк говорил своему ассистенту что-то вроде того: «В фуге в этом году они хватят лиха». И я так понял, что тема будет очень трудная. А уж если вы хотите знать, что я думаю, то скажу: мсье Дюпарк меня не очень этим удивил.
— Да, да… Тема была довольно трудная, — словно для себя проговорила Летисия.
Она быстро попрощалась с Леоном и направилась к кабинету профессора Дюпарка. По пути она попыталась вспомнить о разговорах, которые ходили на его счет и которые она отметала как досужие сплетни. Огюстен Дюпарк был профессором истории музыки с незапамятных времен. Рассказывали, правда,
