— Он же — адъютант командира корпуса! — повторял майор. — Командира корпуса! Это — шишка! Попробуй нас кто-нибудь остановить!
— А в машине всего два литра бензина… — растерянно сообщил Анатолий, с хрустом почесывая свою кудрявую голову.
— Нам только бы выехать на шоссе, выбраться отсюда! — ответил майор. — А там, как Бог даст!
Целую ночь, готовились к выезду. С дверей «Опеля», стоявшего в углу за бараком, ножами соскребли красками написанные знаки РОА. Из каких-то тряпочек сшили сербский флажок на радиатор. Вещи были вынесены и уложены в задник машины. Закончив работу, прилегли, но это тоже была ночь без сна. Ждали рассвета. Нервы были натянуты до крайности. Понимая всю тяжесть положения, мы все еще не доверяли своему спасению, и нас мучила совесть, что только мы, мы одни, сможем с Божьей помощью вырваться отсюда…
В темноте вспыхивали огоньки папирос. Ольга тихо плакала, уткнувшись в подушку. Она положила рядом с собой китель мужа, обвила его рукавами свою шею, и иной раз было слышно, как она повторяла его имя: — Зачем? Зачем, Сереженька?
Где-то вдалеке, вероятно в селе, выли, как к покойнику, собаки.
С постели майора то и дело вспыхивала зажигалка, освещая циферблат часов. Мы все с открытыми глазами ждали завтрашнего утра — утра 29-го мая.
ДНИ ПРЕДАТЕЛЬСТВА И СТРАДАНИЙ
…Прошло четырнадцать лет. Перелистывая странички записной книжки, читая короткие, деловые фразы, я вдруг снова становилась свидетелем всего пережитого — того, что не могут стереть годы, ни вызванная нервной работой забывчивость. Легко забыть то, что произошло на прошлой неделе, даже вчера, но май 1945 года врезался в мою память навсегда, и стоит только мысленно сдуть пыль с календаря воспоминаний, как перед глазами встают люди, встречи, события, факты…
Не так давно мне задали вопрос: — как это возможно, что все генералы, офицеры и казаки, ставшие жертвами Лиенцевского предательства, так доверчиво пошли на смерть или в ссылку?
Привыкшие к честности, к понятиям об офицерском слове, к русскому отношению к пленным, никто из них, очевидно, не мог предполагать, что с ними так вероломно поступят офицеры королевской английской армии. Сдаваясь в плен, все верили, хотели верить, или сами себя убеждали в том, что борьба с коммунистами не закончена, что она переходит в новую фазу, и что западным союзникам должна быть ясна причина, побудившая русских людей надеть немецкие формы. Когда, однако, жуткая истина стала перед ними во всем своем уродстве, проявил себя русский фатализм и лозунги: «на миру и смерть красна», и «один за всех, все за одного».
Записывая эти воспоминания, возможно, я невольно опускаю важные факты, уже упомянутые в многочисленных описаниях событий в Лиенце, за счет моих личных наблюдений и переживаний, но мне кажется недопустимым расширить рамки этой книги, цель которой дать только то, очевидцем чего я сама являлась.
…На заре 29-го мая, тихо, как тати, мы вышли из барака. Лагерь еще спал или, вернее, притаился. Оставшиеся люди прятались по комнатам и не выходили на улицы.
Сели в автомобиль. Я в сербской форме и Ольга сзади, Анатолий за рулем, а майор рядом с ним, в сером комбинезоне, как «помощник шофера».
Какое это было утро! Как природа была далека от человеческой гнусности! Я и сейчас вижу голубовато-сиреневые, в дымке рассвета, очертания гор и нежно-бирюзовое небо. Лето, теплынь — Богом посланная радость. Роса на траве и деревьях, пение птиц; веселый полет бабочек-капустниц, гоняющихся друг за другом; стрекотание кузнечиков… Изумительная гармония пробуждения дня, а у нас в душе ад, вызванный поступками людей без чести, без слова, без совести.
«Опель», несмотря на почти пустой бензинный бак, двинулся послушно. Кое-где в окнах появились лица, привлеченные звуком мотора. Нас мучило чувство стыда: мы уходим. Бежим, воспользовавшись благосклонностью случая. Мы поддались чувству самосохранения, утешая себя, что мы нужны тем, кто нас ждет, кого надо предупредить, предотвратить новые несчастия, если это еще возможно.
Не очень уверенно подыхали к воротам. Курчавые солдаты направили на нас дула автоматов. Анатолий остановил машину. Я протянула им мой пропуск, а майор по-английски объяснил им, «кто мы такие».
На секунду мы перестаем дышать, у нас не бьется сердце, и мы замираем.
Очевидно, подпись адъютанта командира корпуса и печать с мальтийским крестом имели волшебную силу. Ворота открылись настежь. Часовые стали смирно, и мы выехали на дорогу, ведущую к главному шоссе.
Все мое существо встрепенулось, и горячей волной захватила радость. Свобода! А с ней и жизнь!
Вспоминается и то, как у меня «выросли глаза на затылке». Не поворачивая головы, я почувствовала, видела взгляды обреченных людей, оставшихся за нами в лагере.
Не успели мы выехать на главную дорогу и повернуть направо, к Шпитталю, как у нас стал захлебываться мотор. Перед нами, метрах в 100 — первая рогатка. Около нее палатки и группа английских солдат. Дорога шла слегка под гору, и мы «на цыганском газе», по словам Анатолия, докатились до них.
Опять майор показал пропуск, рассказал, куда мы едем, показывая на меня, вернее на мою сербскую форму, и, не сморгнув, солгал, что ночью, пока мы спали, у нас неизвестные лица выкачали весь бензин из бака автомобиля. Мы торопимся в Клагенфурт, у нас важная миссия. Не дадут ли они нам бензина?
Свершилось еще одно чудо. Солдаты были ирландцы. Их рыжий сержант поковырял зубочисткой в ухе, посмотрел на нашу путевку, с развальцей медленно пошел в палатку и собственноручно вынес два бака бензина. С жадным клокотанием их содержимое проглотил наш «Опель». Ирландец опять почесал в ухе, подумал, вернулся в палатку и вышел с еще двумя баками…
От Лиенца до Шпитталя мы прошли через 19 рогаток. Девятнадцать раз мы показывали заветную бумажку, и девятнадцать раз нам отдавали честь и пропускали без возражений. Всюду мы расспрашивали, не проезжали ли вчера тут автомобили с русскими. Почти все посты отвечали утвердительно.
Попадавшиеся навстречу танки нас не останавливали. Весь путь был пройден без задержек. Останавливаться в селах мы не решались и торопились вперед.
Приехав в Шпитталь, мы отыскали здание, на котором стояла вывеска «Ф.С.С.» Громадный дом. Около него кишели отъезжающие и приезжающие джипы и легкие грузовые машины. Сновал народ. Стояла длинная очередь австрийцев, ожидавших выдачи каких-то пропусков.
За зданием — парк. В нем стрельба, смех и английские ругательства. Очевидно, из всех комнат этого дома вынесены бюсты Гитлера: огромные, большие, поменьше. Их расставили на балюстраде террасы, и солдаты стреляют по ним из винтовок.
Мне поручено собрать информацию в этом таинственном Ф. С. С. Вошла в вестибюль и сразу заметила дверь, на которой написано «Информэйшон». Постучала и вошла. На плюшевых креслах сидели два сержанта в малиновых фуражках. Ноги на столе. Оба немного говорили по-немецки. Показав им пропуск, я сказала, что мы ищем русских, которых увезли из Лиенца. Среди них, по печальной случайности — «шеф нашей миссии», поручик Сергей П. Мы хотим его найти и забрать с собой.
— О! Ди Руссен? Рошенс? — сержанты переглянулись и посмотрели на меня, не снимая ног со стола. Старший из них долго смотрел на меня и, медленно поднявшись, подошел к карте на стене. — Видите? — спросил он, показывая грязным ногтем точку на карте. — Село Деллах. Там все русские, и ваш шеф с ними.
Набираюсь храбрости:
— Вы в этом уверены?
— Шур, шур! Вне всякого сомнения. Все там!
В автомобиле рассмотрели нашу карту. Нашли Деллах и двинулись туда. Это оказалось меленьким
