вдруг раздалась от торжества.
— Ты понимаешь, что ты сделала, Ирена? — было первое, что она ей сказала.
— Замолчи, пожалуйста, — простонала та и, уронив голову на стол, заплакала горькими слезами.
Перечница-старшая не мешала плакать сестре. Слезы были необходимы, чтобы омыть совесть. Когда Ирена выпрямилась, сестры снова посмотрели друг другу в глаза. Они заговорили обрывками фраз, с полслова понимая друг друга.
— Ирена, ты с ним?..
— Да…
— Боже мой!
— Он меня обманул.
— Он тебя обманул или ты обманулась?
— Назови это как хочешь, сестра.
— Он уже был твоим мужем, когда?..
— Нет… Он даже и теперь мне не муж.
— Боже мой! Ты ждешь?..
— Нет… Он мне сказал… Он мне сказал…
У нее прервался голос, и она всхлипнула. Опять воцарилось молчание. Наконец Перечница-старшая спросила:
— Что он тебе сказал?
— Что я бесплодная.
— Подлец!
— Сама видишь, я не могу иметь детей.
Перечница-старшая внезапно потеряла терпение и вышла из себя.
— Теперь ты видишь, что ты наделала? Ты запятнала честь. Свою, мою и блаженной памяти наших родителей…
— Нет. Ради бога, поверь мне, Лола, это не так.
— А как же?
— Не обольщайся, сестра, у нас, некрасивых женщин, нет чести.
Она безнадежно махнула рукой, подавленная этим непреложным убеждением. Потом добавила:
— Так он сказал.
— Для женщины ее репутация дороже жизни, неужели ты этого не знаешь?
— Знаю, Лола.
— Ну?
— Я сделаю, что ты скажешь, сестра.
— Ты готова к этому?
Перечница-младшая понурила голову.
— Готова, — сказала она.
— Ты будешь носить траур до конца жизни и пять лет не выйдешь из дому. Вот мои условия. Ты принимаешь их?
— Принимаю.
— Тогда поднимайся наверх.
Перечница-старшая заперла на ключ дверь лавки и следом за сестрой поднялась на второй этаж. В своей комнате Перечница-младшая села на край кровати; старшая принесла таз с теплой водой и вымыла ей ноги.
Во время этой операции они сохраняли молчание. По окончании ее Перечница-младшая сказала, вздохнув:
— Знаешь, он поступил со мной, как последний негодяй.
Перечница-старшая промолчала во внимание к скорбному виду сестры. Та продолжала:
— Он зарился на мои деньги. Этот бессовестный человек думал, что у нас много денег; хоть лопатой загребай.
— Почему же ты ему вовремя не сказала, что у нас с тобой на двоих всего только тысяча дуро?
— Это было бы для меня погибелью. Он меня бросил бы, а я была влюблена в него.
— Тебя погубило молчание, сумасшедшая.
— Он жил со мной, пока у меня были деньги. А исчезли деньги, исчез и Димас. Бросил меня, как какую-нибудь шлюху. Димас — плохой человек, Лола. Развратный и жестокий.
Худые щеки Перечницы, на которых и без того всегда горел нервный румянец, запылали еще ярче.
— Разбойник он, вот он кто. В точности такой же разбойник, как тот Димас[2].
Вспышка прошла, и она умолкла. Ее снова начали глодать сомнения. Что это она сказала о Димасе, добром разбойнике? Разве господу не угодны такого рода раскаявшиеся грешники? Перечница-старшая почувствовала острые угрызения совести. «От всего сердца прошу у тебя прощения, господи», — сказала она про себя. И решила завтра же, как только встанет, пойти к дону Хосе, он сумеет простить ее и утешить. Ей было срочно необходимо немного утешения.
Она опять провела рукой по глазам, как бы стараясь прогнать кошмар. Потом громко высморкалась и сказала:
— Ладно, сестра, переоденься. Я спущусь в лавку. Когда приведешь себя в порядок, можешь полить герань в галерее, как ты всегда делала до этой беды. Завтра повидаешь дона Хосе. Тебе нужно как можно скорее очистить грешную душу.
Перечница-младшая прервала ее:
— Лола!
— Что?
— Я умру от стыда.
— А у тебя еще осталось хоть немного?
— Чего?
— Стыда.
Лицо Перечницы-младшей сморщилось в гримасу отчаяния.
— Что же я теперь могу поделать, сестра.
— Стыд ты должна была почувствовать, когда задумала сбежать с неизвестным мужчиной. Что же ты тогда-то так не ломалась, прости господи?
— Дело в том, что дон Хосе… Дон Хосе — настоящий святой, Лола. Он не поймет моей слабости.
— Дон Хосе понимает все человеческие слабости, Ирена. В нем бог. И кроме того, хорошая исповедь тоже входит в мои условия, понятно?
Послышалось позвякивание монеты о витрину лавки. Перечница-старшая нетерпеливо бросила:
— Ну, решай же, сестра; меня зовут.
Ирена, Перечница-младшая, наконец сдалась:
— Хорошо, Лола, завтра я исповедуюсь. Я решилась.
Перечница-старшая спустилась в лавку. Она отперла дверь, и вошла Каталина, Зайчиха. У нее, как и у ее сестер, была заячья губа, а ноздри маленького носика непрестанно раздувались и опадали, точно она все время принюхивалась. Потому их всех и прозвали Зайчихами. А еще их называли Каками из-за того, что у них всех имена начинались на «К»: Каталина, Кармен, Камила, Каридад и Касильда, а отец их был заика.
Каталина подошла к прилавку.
— Мне на песету соли, — сказала она.
Пока Перечница-старшая отпускала ей соль, она подняла свою заячью мордочку к потолку, и у нее нервно затрепетали крылья носика.
— Лола, у тебя приезжие?
— Нет, а что?
— Кажется, послышался шум наверху.
