жестянку с остатками еды и посудину с водой и с умилением следил за пиршеством собаки.
Даниэля-Совенка интересовало, почему в долине нет куропаток. Ему приходило в голову, что, будь он куропаткой, он не покидал бы долины. Он с восторгом взмывал бы над лугами и наслаждался бы, созерцая с высоты горы, густые каштановые и эвкалиптовые рощи, сгрудившиеся в кучу каменные дома селений и рассеянные там и тут белые хуторки. Но куропаток, видно, это не манило, и они предпочитали всем прочим удовольствиям возможность легко добывать обильную пищу.
Отец рассказывал ему, что однажды, много лет назад, у Андреса-сапожника улетела пара куропаток, и, угнездившись на горе, они вывели птенцов. Несколько месяцев спустя местные охотники сговорились устроить на них облаву. Собралось тридцать два человека с ружьями и пятнадцать собак. Подготовились самым тщательным образом, ничего не забыли. Отправились из селения рано утром и лишь к вечеру набрели на гнездо куропаток. Но там оставалась только самка с тремя тощими, голодными птенцами. Они без сопротивления дали себя убить. Однако тридцать два охотника перессорились из-за этих четырех трофеев, и дело кончилось тем, что между ними началась настоящая перестрелка. В этот день среди охотников было чуть ли не больше жертв, чем среди куропаток.
Когда Совенок рассказал это Герману-Паршивому, тот заметил, что куропатки у его отца действительно улетели и действительно вывели на горе птенцов, но что все остальное — сплошное вранье.
Письмо дяди Аурелио вызвало у Даниэля-Совенка нервное возбуждение, с которым он был не в силах совладать. Он не мог дождаться того дня, когда герцог прибудет и можно будет пойти с отцом на охоту за коршунами. Правда, у него было опасение, что его друзья, узнав новость, перестанут звать его Совенком и перекрестят в герцога. В то время ему было больно подумать о перемене прозвища, словно речь шла не о кличке, а о фамилии. Но герцог прибыл, а друзья Даниэля, столь же возбужденные, как и он, не успели даже заметить, что огромная птица — сова.
Сыровар привязал герцога за лапу в углу конюшни, и, если кто-нибудь входил посмотреть на него, филин фыркал, как разъяренная кошка.
Он съедал за день больше двух кило мясных обрезков, и мать Даниэля-Совенка однажды вечером робко заметила, что на прожорливого герцога приходится тратиться больше, чем на корову, а корова дает молоко, тогда как герцог ничего не дает. Поскольку сыровар молчал, жена спросила его, держат ли они герцога просто как почетного гостя, или можно надеяться, что он принесет им доход. Даниэль-Совенок задрожал от страха, подумав, что отец разобьет тарелку или глиняную форму для сыра, как это случалось обычно, когда он выходил из себя.
Но на этот раз сыровар сдержался и только сердито сказал:
— Думаю, принесет.
Когда пришло время, отец на ночь глядя внезапно сказал Совенку:
— Приготовься. Завтра пойдем охотиться на коршунов. Я разбужу тебя на рассвете.
Даниэля-Совенка бросило в жар. Ему вдруг почудился аромат тимьяна, исходивший от охотничьих штанов сыровара, и сухой запах пороха от стреляных патронов, которые отец терпеливо и бережно набивал еще и еще раз, пока они не приходили в полную негодность. Мальчик уже предвкушал поединок с хитрыми и проворными коршунами и мысленно рисовал себе предстоящий поход.
С рассветом они тронулись в путь. На папоротнике по сторонам тропинки блестела роса, и на кончиках травинок тоже висели крохотные капельки, похожие на шарики ртути. Когда они начали подниматься по склону Пико-Рандо, из-за горы уже выглядывало солнце, а в долине еще стлался густой белый туман, и отсюда, сверху, она казалась озером какой-то странной, невесомой жидкости.
Даниэль-Совенок как завороженный оглядывался по сторонам. За спиной, в деревянной клетке, он нес герцога, который яростно фыркал, когда где-нибудь неподалеку слышался собачий лай.
Выходя из дому, Даниэль спросил у отца:
— А Тулу мы с собой не возьмем?
— Тула сегодня нам ни к чему, — ответил тот.
И мальчик в душе пожалел, что собаке, которая, увидев ружье и почуяв запах охотничьих сапог и штанов сыровара, запрыгала от нетерпения, придется остаться дома. Взбираясь по южному склону Пико- Рандо и чувствуя себя пронизанным светом и пропитанным запахами духовитых трав и цветов, Даниэль- Совенок еще раз вспомнил про собаку. Но потом он забыл и о собаке, и обо всем на свете. Он видел лишь настороженное лицо отца, спрятавшегося между серыми скалами, и герцога, который в пяти метрах от него бился и фыркал, привязанный за правую лапу. Сам он залег в заросли кустарника как раз напротив отца.
— Не двигайся и не шуми — коршуны твари ученые, сразу улетят, — сказал ему сыровар.
И Даниэль-Совенок затаился в своем убежище, спрашивая себя, есть ли какая-нибудь связь между ученостью коршунов, о которой говорил отец, и их оперением, черным, как сутана священников, которые ведь тоже ученые, даже знают латынь. Или, может быть, отец сказал это просто так, в шутку.
Даниэль заметил, что отец показывает ему пальцем на небо. Он, не шевелясь, посмотрел вверх и различил трех коршунов, медленно описывающих концентрические круги у него над головой. Совенок испытал неведомое доселе волнение. Он снова посмотрел на отца и увидел, что тот, побледнев, осторожно берет ружье на изготовку. Герцог забился и зафыркал еще сильнее. Даниэль-Совенок прижался к земле и затаил дыхание, видя, что коршуны спускаются на них. Он мог уже рассмотреть их почти во всех подробностях. Один из них был на редкость большой. Совенок как назло почувствовал зуд в ноге, но, сдержавшись, не почесался, чтобы не двигаться и не шуметь.
Вдруг один из коршунов камнем упал с неба и стремительно пронесся над самой головой герцога. Вслед за ним ринулись вниз два других. У Совенка бешено колотилось сердце. Он сморщил лицо в ожидании выстрела, но выстрела не последовало. Он с изумлением посмотрел на отца.
Тот вел двустволку за большим коршуном, опять поднимавшимся ввысь, но не выстрелил и теперь. Даниэль-Совенок подумал, что с отцом случилось что-то неладное. Он никогда еще не видел коршуна так близко от человека, а отец тем не менее не палил.
Скоро коршуны возобновили атаку. Возбуждение Даниэля и герцога еще возросло. Пронесся первый коршун — так близко, что Совенок различил его блестящий круглый глаз, впившийся в герцога, и крючковатые, хищные когти. Пролетел второй. Они походили на эскадрилью самолетов, пикирующих друг за другом. Теперь снижался самый большой — на фоне голубого неба четко вырисовывались его распластанные черные крылья. Без сомнения, этой минуты и ждал сыровар. Даниэль посмотрел на отца. Тот вел двустволку за птицей. Коршун на бреющем полете пронесся над герцогом. В это мгновение прогремел выстрел, отдавшийся в долине многоголосым эхом. Теряя перья, птица неистово замахала обессилевшими крыльями в отчаянной попытке улететь из опасной зоны, но тут сыровар выстрелил еще раз, и коршун, скорбно каркая, в вихре перьев рухнул наземь.
Даниэль-Совенок не откликнулся на ликующий крик отца. Когда раздался второй выстрел, он поднес руку к щеке, почувствовав внезапную боль, точно его кольнули раскаленной проволокой или ожгли плетью. Отняв руку, он увидел, что она в крови, и понял, что отец подстрелил его.
— Ты попал в меня, — робко сказал он.
Сыровар замер на месте; его воодушевление сразу остыло. Подходя к Даниэлю, он чуть не плакал от досады на самого себя.
— Ты сильно ранен, сынок? Ты сильно ранен?
На несколько секунд и небо, и земля — все помрачилось перед глазами сыровара. Все его усердные старания накопить деньги и вся его скаредная жизнь на миг утратили смысл. Что ему было делать, если он убил сына, если сын уже не сможет выйти в люди? Но когда он приблизился к Даниэлю, его мрачные предчувствия рассеялась. Подойдя к нему вплотную, он разразился нервным смехом и принялся корчить смешные рожи.
— А, это ничего, это ничего, — сказал он. — Я думал, дело серьезное. Это тебя рикошетом задело. Тебе больно? Ну, ну, ну. Это всего лишь дробинка.
Даниэлю-Совенку не понравилось это пренебрежительное отношение к его ране. Большая ли или маленькая, это была огнестрельная рана. И он языком нащупывал пупырышек в щеке. Что же из того, что это дробинка? Дробинка из свинца, а значит, вроде пули. Малюсенькая пуля.
— Теперь мне уже не очень больно. Так, немножко. А сперва прямо обожгло, — сказал он.
