вторжения»? Неужели они ждут, когда погибнут две сотни человек и покажут редкие кадры катастрофы, чтобы всей толпой отправиться, наконец, в указанное место на вертолетах и лимузинах телекомпаний? Что именно должно случиться, прежде чем они начнут совать нам под нос микрофоны и преследовать нас до ступенек крыльца, встанут лагерем на наших газонах, устроят обычный журналистский цирк? Разве не заслужили мы право с презрением игнорировать их дурацкие вопросы? Посмотрите, где мы находимся! Нас содержат на карантине, мы подобны прокаженным, жившим в средние века, нас не выпускают отсюда. Они оставляют еду внизу, на лестнице, и на цыпочках удаляются в безопасное место. Для нас это самый страшный период в жизни. Над всем, что мы любим, ради чего столько трудились, нависла серьезная угроза. Но вот мы оглядываемся и не видим никакого отклика со стороны официальных органов массовой информации. Воздушнотоксическое явление – нечто ужасающее. Нами владеет неодолимый страх. Пусть даже погибших пока немного, но разве своими страданиями, своими простыми человеческими заботами, своим смертельным страхом мы не заслужили никакого внимания? Разве страх – это уже не новость?
Овация. Непрерывный шквал аплодисментов и одобрительных возгласов. Оратор еще раз медленно повернулся, демонстрируя своей аудитории маленький телевизор. Завершив поворот, он оказался лицом к лицу со мной – не более десяти дюймов. Его обветренное лицо изменилось. Он явно был слегка ошарашен, столкнувшись с каким-то незначительным, но необъяснимым фактом.
– Я это видел раньше, – сказал он мне наконец.
– Что именно?
– Вы стояли там, а я стоял здесь. Как прыжок в четвертое измерение. Ваши черты – невероятно резкие, четкие. Светлые волосы, блеклые, выцветшие глаза, розоватый нос, ничем не примечательные рот и подбородок, лицо, поблескивающее, как от пота, обыкновенные щеки, скошенные плечи, большие руки и ноги. Все это уже когда-то было. Пар, шипящий в батареях. Крошечные волоски, растущие из ваших пор. И вид у вас точно такой же.
– Какой? – спросил я.
– Затравленный, испуганный, растерянный.
Прошло еще девять дней, прежде чем нам разрешили вернуться домой.
III. Диларама
22
В супермаркете полным-полно пожилых людей: они, похоже, заблудились среди поражающих своим великолепием прилавков. Одни из-за малого роста не могут дотянуться до верхних полок, другие загораживают проходы своими тележками, третьи неуклюжи и туповаты; одни рассеянны, другие в смятении, третьи ходят по магазину и что-то бормочут с настороженным видом пациентов в коридоре психиатрической больницы.
Я двигался по проходу, толкая перед собой тележку. В ней на откидной полочке сидел Уайлдер. Он то и дело норовил схватить товары, чьи форма и блеск возбуждали его сенсорно-аналитическую систему. В супермаркете появились два новшества – мясной отдел и пекарня. Аромат свежего хлеба и забрызганный кровью мясник, отбивающий длинные, узкие куски свежей телятины, весьма возбуждающе действовали на всех нас.
«Дристан-ультра, дристан-ультра».
Другим возбуждающим фактором был снегопад. Сильный снегопад, согласно прогнозам, должен был начаться то ли вечером, то ли ночью. Из-за него на улицах возникли толпы людей – тех, кто боялся, что вскоре дороги сделаются непроезжими, кто слишком стар и без риска не мог передвигаться по снегу и льду, кто полагал, что из-за метели несколько дней, а то и недель не выйдет из дома. Особенно серьезно восприняли весть о надвигающемся бедствии люди преклонного возраста, видевшие по телевизору, как уравновешенные мужчины предсказывают погоду, стоя перед цифровыми радиолокационными картами местности или импульсными фотоснимками нашей планеты. Доведенные до неистовства, старики поспешили в супермаркет, чтобы успеть запастись провизией, пока холодные воздушные массы не добрались до города. Снежный фронт приближается, говорили синоптики. Снежная тревога. Снегоочистители. Мокрый снег с переохлажденным дождем. Снегопад уже начался на западе. Он уже перемещается на восток. Они вцепились в эту новость, будто в пигмейский череп. Обильные снегопады. Снежные шквалы. Снежная буря наступает. Снежная вьюга. Снежный буран. Толстый снежный покров. Снежные заносы. Сугробы, разрушения. Старики в панике расхватывали товары. Если телевидение не приводило их в ярость, оно пугало их до полусмерти. Они перешептывались в очереди в кассу. Информация для автомобилистов: нулевая видимость. Когда все это начнется? Сколько дюймов? На сколько дней? Старики стали скрытными и изворотливыми – казалось, они утаивают от всех самые свежие и плохие новости, казалось, умело сочетают хитрость с торопливостью, стремятся побыстрее покинуть магазин, пока кто-нибудь не спросил, зачем им столько покупок. Сквалыги военного времени. Прожорливые люди, нечистая совесть.
В отделе продуктов общего типа я увидел Марри с тефлоновой кастрюлей. Я остановился и немного понаблюдал за ним. Он разговаривал с четырьмя или пятью покупателями, время от времени делая паузы и наспех записывая что-то в отрывной блокнот. Кастрюлю он неловко зажал подмышкой и при этом ухитрялся писать.
Уайлдер окликнул его – громко, визгливо, словно с верхушки дерева, – и я подкатил тележку к Марри.
– Как поживает ваша благоверная?
– Отлично, – сказал я.
– Этот малыш уже говорит?
– Иногда. Зря болтать не любит.
– Помните, вы помогли мне в одном деле? В борьбе за право на Элвиса Пресли?
– Конечно. Я пришел и прочел лекцию.
– Так вот: как это ни прискорбно, оказывается, я бы в любом случае одержал победу.
– Что произошло?
– Кодзакиса, моего конкурента, больше нет среди живущих.
– Что это значит?
– Это значит, что он умер.
– Умер?
– Пропал в морском прибое под Малибу. Во время студенческих каникул. Я узнал час назад. И сразу сюда.
Вдруг до меня дошло, насколько плотна ткань окружающей обстановки. С порывистым вздохом открылись и закрылись автоматические двери. Обострились запахи и цвета. Бесшумные шаги сделались громче десятка прочих звуков – сублиторального гула систем технического обслуживания, шуршания газет у выхода, где покупатели изучали свои гороскопы, шушуканья пожилых напудренных женщин, неумолчного дребезжания крышки люка под колесами у самого входа в магазин. Бесшумные шаги. Я отчетливо услышал это унылое, неуверенное шарканье в каждом проходе.
– Как девочки? – спросил Марри.
– Отлично.
– Снова в школу пошли?
– Да.
– Паника улеглась.
– Да. Стеффи больше не носит защитную маску.
– Хочу купить нью-йоркской вырезки, – сказал он, показав на мясника.
Фраза казалась знакомой, но что она значит?
