— Мелочевка.
— Серьезный игрок.
— Я у них в компьютере. У них всё в компьютере. Всё фиксируется. Если что берешь из минибара и через шестьдесят секунд не ставишь на место, в счет вносят моментально.
Ему это нравилось — в смысле, Терри нравилось. Кейт не знал, как к этому относиться.
— Когда заселяешься, выдают карту отеля. Я без карты до сих пор не могу, сколько бы тут ни жил. Никогда не знаю, где нахожусь. Посыльные приносят в номер пакетики с чаем в форме пирамид. Все объемное. Я их прошу, чтобы газет не носили. Если не читать газет, от жизни никогда не отстанешь.
Они еще с минуту поговорили, а потом разошлись к отведенным им столам, не договариваясь увидеться позже. Понятие «позже» было здесь чересчур расплывчатым.
Мальчик стоял у дальнего конца стола, намазывал горчицу на хлеб. Больше ничего съестного она тут не обнаружила. И в помине нету.
Она сказала:
— Когда-то у меня была нормальная авторучка. Серебристая такая. Ты ее случайно не видел?
Он замялся и призадумался: глаза сощурились, лицо окаменело. Это значило, что ручку он видел, писал ею, потерял ее, подарил или променял на какую-то ерунду.
— Ни одной толковой письменной принадлежности во всем доме. — Она понимала, на кого похожа, когда произносит такие речи. — Это у тебя сто карандашей, а у нас — только дюжина дрянных шариковых ручек.
Это прозвучало как плач по каллиграфии, по отжившему искусству писать на бумаге. Она внимательно смотрела на мальчика: снова опускает нож в банку, вытаскивает, аккуратно мажет горчицей края ломтя.
— А что плохого в шариковых ручках? — сказал он.
— Они дрянные.
— А что плохого в карандашах?
— Ну, карандаши — еще туда-сюда. Дерево да свинец. Карандаш — стоящая вещь. Дерево и графит. Материалы, которые дает нам земля. За это мы карандаш и уважаем.
— Куда он на этот раз едет?
— В Париж. Большие соревнования. Пожалуй, я к нему на несколько дней съезжу.
Он застыл на месте, снова призадумался.
— А как же я?
— Живи своей обычной жизнью. Просто не забывай задвинуть засов, когда под утро вернешься с кутежа.
— Ага, конечно.
— Что такое кутеж, знаешь?
— Типа да.
— И я тоже. Типа да, — сказала она. — И никуда я не поеду.
— А то я не знаю.
Она стояла у окна, глядя, как он накрывает один ломоть хлеба другим — получается сэндвич, — откусывает. Хлеб из цельных зерен: девять злаков, десять злаков, без трансжирных кислот, высокое содержание клетчатки. Состав и качество горчицы ей неизвестны.
— Куда только ты ее задевал? Авторучка. Серебристая. Ты знаешь, какую ручку я имею в виду.
— По-моему, он взял.
— По-твоему. Нет, он не брал. Зачем ему ручка?
— Надо же ему что-то записывать. Всем надо.
— Он не брал.
— Я на него вину не сваливаю. Просто говорю.
— Только не эту ручку. Эту ручку он не брал. И где же она?
Он уставился на стол:
— По-моему, это он ее взял. Ну, может, нечаянно, не подумав. Я на него вину не сваливаю.
Он застыл. За стол не садился. Замер с хлебом в руке, отводя взгляд.
И сказал:
— Честно-честно, это он взял, я думаю.
Куда ни глянь — люди, многие с видеокамерами.
— Ты отшлифовал свой стиль, — говорит Терри.
— Вроде того.
— Ситуация переменится. Ажиотаж, телекамеры, полчища новичков — это ненадолго.
— Вот и хорошо.
— Вот и хорошо, — повторил Терри.
— Мы никуда не денемся.
— Мы покеристы, — сказал он.
Они присели в зале у водопада, взяли газировки и сухариков. Терри Чен был в тапочках на босу ногу — шлепанцы с эмблемой отеля, бесплатные, из номера. Игнорировал сигарету, тлеющую в его пепельнице.
— Есть подпольная тусовка: покер для своих, высокие ставки, лучшие города. Словно запрещенная религия, которая расцветает вновь. Пятикарточный стад-энд-дро [27].
— Наша старая игра.
— Тусовок две — в Финиксе и в Далласе. В этом, как его, районе Далласа. Респектабельном.
— Хайленд-парк.
— Люди в годах и со средствами, сливки общества. Игру понимают и уважают.
— Пятикарточный стад.
— Стад-энд-дро.
— У тебя дело идет. Выигрываешь по-крупному, — сказал Кейт.
— Обдираю их как липку, — сказал Терри.
По огромному залу, чем-то напоминающему карусель, струились толпы: постояльцы отеля, игроки, туристы, те, кто шел в рестораны, в шикарные бутики, в художественную галерею.
— А тогда ты курил — ну, когда мы играли?
— Не знаю. Ты мне скажи, — сказал Терри.
— По-моему, только ты один и не курил. Помню: несколько сигар, одна сигарета. Но сигареты, по- моему, курил не ты.
— Иногда — проблесками, время от времени — Терри Чен, сидящий здесь, рядом, вновь казался человеком из квартиры Кейта: тем самым, который за ломберным столом после партий в хай-лоу проворно и красиво делил фишки. Такой же, как все в их компании, только в карты играл лучше и, по сути, был им совсем не чета.
— Видел этого за моим столом?
— В хирургической маске.
— Выигрывает солидно, — сказал Терри.
— Тенденция распространится, могу себе представить.
— Ага, маски.
— В один прекрасный день в масках придут трое или четверо.
— Никто не поймет почему.
— Потом их станет десять. И еще десять прибавятся. Как у велосипедистов в Китае.
— Ну да, — сказал Терри. — Вот именно.
Оба угадывали, куда клонит собеседник, следуя за его мыслями по кратчайшему пути. Их окружал бессловесный гам, который так глубоко впитался в воздух, стены и мебель, в кожу завсегдатаев, что стал почти неотличим от полного безмолвия.
