Ждать пришлось недолго. Вскоре Чарли поставил на столик поднос с… Да, с рыбной похлебкой, сандвичами и кофе! Освободив поднос, он сел напротив Джона и улыбнулся:
— Я уж думал, что никогда тебя у нас не увижу.
Джон сразу отхлебнул кофе и испытал мгновенное облегчение после пивной горечи, задержавшейся во рту.
— Тяжелый день? — спросил он, обхватив горячую чашку ладонью.
— Да нет, просто дел много, — ответил Чарли, хотя не выглядел усталым. Его редеющие волосы почти совсем поседели, и вокруг глаз, как и у отца, лучились морщинки. Но зато эти глаза выражали такое умиротворение и теплоту, что все сразу понимали: у этого человека все в порядке. Жена обожала Чарли, как и пятеро детей, трое из которых тоже трудились в магазине. Джон, конечно, мог бы подтрунить над Чарли, сказав, что именно из-за детей тот так рано поседел. Но как раз полноте жизни своего друга Джон завидовал белой завистью.
— Я не спрашиваю у тебя, о чем там все говорят. — Чарли указал ложкой в пространство вокруг кафе. — Они и тут тоже говорят об этом. Город словно помешался.
— Что ты о ней помнишь?
Чарли выловил большой кусок рыбы из своей тарелки супа.
— Голос. Она стала петь в церкви лет с семи. А так ее и не видно было. Тихоня.
— Она заикалась, — напомнил Джон, чтобы объяснить неприметность Лили.
— Но не тогда, когда пела, конечно. Сначала — по воскресеньям в храме, а лет с десяти-одиннадцати — по четвергам здесь. Когда все это начиналось, меня в городе не было, но отец утверждает, что благодаря ей тут никогда не пустовали места. Правда, в те времена концерты устраивали в большом помещении, что выходит на задний двор магазина. Оно скорее походило на сарай со скамейками, устроенными вокруг пузатой печки. Перед ними построили невысокие подмостки.
— И она пела каждую неделю?
— Вроде того. — Чарли снова принялся за похлебку и указал глазами на тарелку Джона: — Да ты ешь. Это вкусно. Мои детки наловили окуней на озере. — Он раскрыл пакетик устричных крекеров и высыпал на стол.
Джон отведал суп, легкий и жирный, не слишком густой и умеренно острый.
— Из-за здешних концертов Лили было сломано немало копий, — продолжал Чарли. — Джордж одобрял их, а Майда нет. Видимо, она полагала, что если церковное пение — путь к спасению души, то пение здесь — прямая дорога к черту.
— Так почему же она это позволила?
— Джордж настоял. И еще — логопед Лили. Оба они говорили, что девочка должна хоть в чем-то чувствовать себя уверенной.
— Значит, десятилетняя исполнительница. Этакий очаровательный вундеркинд. Ну а потом? Когда ей исполнилось пятнадцать-шестнадцать? Наверное, была весьма соблазнительна?
— Боже упаси! Нет. Майда не допустила бы этого. В любую погоду, несмотря на юные лета, девушка всегда была застегнута под самое горло и юбки носила никак не выше колен.
— Это тоже иногда выглядит соблазнительно, — заметил Джон, пытаясь понять своего брата Донни.
Чарли отложил ложку.
— Нет, это не про Лили. Она просто стояла тут столбиком и пела. Ни покачиваний бедрами, ни кокетливых взоров, а только нежная и самая невинная улыбка в конце исполнения. Если в тексте попадались любовные слова, она закрывала глаза. Не то улетала в страну снов, не то страшно боялась, что в любую минуту может войти мамаша и утащить ее прямо со сцены. Только Майда не приходила. Из принципа. Она так ни разу и не послушала свою дочь. А после того как Лили уехала в Нью-Йорк, Майда несколько месяцев не показывалась у нас в магазине, считая, что это мы сбили ее девочку с пути праведного.
— А не Донни? — удивился Джон.
Чарли утерся бумажной салфеткой.
— Брось, пустяки. Как и все эти выдумки нынче. Думаешь, у нее и, правда, что-то было с этим кардиналом?
— Нет.
— Правильно. Всякий, кто знает Лили, скажет, что она не способна ни на что плохое. Твой брат — это другое дело. Только учти, — Чарли выгнул бровь, — я ничего не сказал тому парню, который отирался здесь с утра.
— Какому парню?
Чарли достал визитку из кармана и передал другу:
— Это теле-про-дю-сер из самого что ни на есть Нью-Йорка. Но что-то слишком уж молод.
Судя по визитке, это был член команды из передачи «Дейтлайн Эн-би-си».
— Да все они там молодые, — отозвался Джон. — На таких шоу вкалывают по полдюжины продюсеров. В основном занимаются черновой работой. Например, копаются в городских сплетнях, чтобы потом их руководство решало, стоит этим заняться или нет.
— Я посоветовал ему этого не трогать и заверил в том, что тут он не найдет ничего интересного, а если даже и найдет, то мы ему в этом не помощники.
Но Джон знал методы прессы. Уже сейчас на садовой ярмарке толклись какие-то чужаки. Никого не удивляло, что любители природы, выехавшие на выходные из своего мегаполиса, проезжая через Лейк- Генри, задержались на рынке. Особенно теперь, когда полно даров осени. Лишь по камере можно отличить репортера от простого отдыхающего.
— И как же он выглядит?
— Как мы, — ответил Чарли, но тут же добавил: — А знаешь, я сразу же включил звуковой сигнал и объявил по радио, кто к нам приехал, чтобы он больше никому не представлялся. Потом провел его на улицу и представил всем на ярмарке. Пусть, мол, земляки порадуются, что нас посетил продюсер из самой «Дейтлайн Эн-би-си». Потом пожал парню руку, пожелал удачи и оставил с носом.
Джон знал, за что любит Чарли.
— Это было очень любезно с твоей стороны.
— Я тоже так считаю. — Подняв тарелку, Чарли выпил остатки супа одним большим глотком. Потом поставил ее на стол и с удовлетворенной улыбкой откинулся на спинку кресла.
Джон удивлялся, почему Чарли не вдвое толще его. Не успел 0н сам прикончить свою порцию, как его приятель уже расправился со второй тарелкой супа и целым пакетом длинных тонких чипсов. Счастливый, как ребенок, Чарли снова отправился на свое рабочее место, оставив объевшегося Джона в одиночестве.
Чувствуя необходимость подвигаться, чтобы растрясти слишком сытный обед, Джон пошел сквозь ярмарочную толпу. Он внимательно присматривался к незнакомцам, пытаясь узнать в них журналистов, предупреждал об этом знакомых, прислушивался к разговорам горожан с чужаками, предполагая, что это может быть интервью. Но ничего необычного так и не услышал.
Не спеша миновав площадь, Джон оказался у полицейского управления. Он хотел поговорить с шефом, а тот в это время сидел на скамеечке на передней веранде и, закинув ногу на перила и зажав во рту зубочистку, наблюдал за происходящим. Вилли Джейку было уже под семьдесят. Он занимал этот пост добрых четверть века, а перед этим двадцать лет был заместителем шефа полиции. Никто не стал бы утверждать, что Вилли сдал. Мало кто даже замечал это. Джон, правда, оказался исключением, но лишь потому, что долго не был в городе и его наметанный глаз отмечал все происшедшие за это время перемены. Да еще, возможно, потому, что в Бостоне к шефу полиции предъявляли совсем иные требования, чем в заштатном Лейк-Генри.
Вилли Джейк был высокого роста. Сейчас он не мог быстро бегать, да и лицо у него располнело, но он по-прежнему держался прямо и вышагивал властной походкой; по-прежнему носил форму с иголочки, что неизменно производило на всех должное впечатление. Утратив с годами прежнюю расторопность, он стал изобретательнее и мудрее.
