— Я в порядке, — заверял он ее через каждые пару минут, а она или кивала, или касалась его руки, или тихо отвечала: «Я знаю». И это помогало ему сохранить контроль над собой.
Въехав на территорию больницы, Джон мысленно благословил скромные удобства жизни в маленьких городах. Будь он сейчас в Бостоне, ему пришлось бы потратить несколько драгоценных минут на парковку. А здесь он просто оставил свой «тахо» возле запасного выхода, взял Лили за руку и вошел в здание. Как только Джон назвал свое имя проходившей по коридору сестре, его проводили на второй этаж, и он сразу же кинулся к трем докторам, совещавшимся у двери одной из палат.
В этой палате лежал Гэс. Старика окружали несколько аппаратов: один доставлял кислород к его легким, другой — лекарство, третий следил за сердечной деятельностью, четвертый — за уровнем кислорода в организме. Еще два прибора словно притаились и ждали какого-то сигнала. Гэс был пепельного цвета. Он казался длинным, худым и странно неподвижным под этими белыми простынями — то ли спал, то ли был без сознания.
Не сводя глаз с отца, Джон спросил у врачей:
— Как он?
— Не очень хорошо, — ответил Гарольд Веббер, лечивший Гэса со времен первого сердечного приступа. Это случилось незадолго до возвращения Джона в город, а потом он и Гарольд старались оберегать старика, но в основном тщетно. Заставив Гэса уйти на пенсию и расстаться с физическим трудом, они добились лишь того, что усилили его отрицательные эмоции.
— На сей раз приступ серьезнее, чем предыдущий, — тихо сказал Гарольд. — Все не так уж радужно.
— Вы можете прооперировать его?
— Не теперь. Он слишком слаб. Надо подождать, пока состояние стабилизируется. Потом, если он согласится…
Шунтирование сердца с каждым днем становилось все более обыденной операцией, однако никто не утверждал, что она не связана с риском. Четыре месяца назад, когда Гарольд предложил ее Гэсу, тот наотрез отказался.
— Как все случилось? — спросил Джон.
— Дульчи заметила, что окна у него светятся гораздо позже, чем обычно, и зашла проверить, в чем дело. Она и вызвала «скорую». Могло быть хуже. Мозг не пострадал от недостатка кислорода. Он и до сих пор функционирует. Просто Гэс очень и очень слаб.
— Он в сознании?
— То да, то нет.
Джон крепче сжал пальцы Лили.
— Можем мы войти?
— Едва ли это ему повредит. Он по натуре таков, что вы при всем желании не расстроите его сильнее, чем он сам.
Джон пошел вперед, но в дверях Лили остановилась. Джон понял, что ей тяжело видеть Гэса, а тем более сочувствовать ему.
— Наверное, мне лучше подождать здесь? — прошептала она.
— Думаю, это последний человек на земле, которого ты хотела бы видеть?
— Не в этом дело. Гэс сам не пожелал бы видеть меня. Ведь я напоминаю ему о Донни…
Вполне возможно. Однако Джон хотел, чтобы Лили была рядом. При мысли о Гэсе он ощущал жуткую внутреннюю пустоту. И это пугало его. Прежде с ним такого не случалось.
— Пойдем вместе, а? Пожалуйста, — попросил он, и Лили согласилась. Достоинства и доброты у нее было куда больше, чем у любого из его сородичей. Уж это точно.
Джон со страхом приблизился к кровати отца. Лили остановилась чуть-чуть позади, хотя он не выпустил ее руку.
— Гэс? — тихонько позвал Джон.
Старик не ответил. Веки его даже не дрогнули.
— Отец, это Джон. Ты слышишь меня? — Гэс не выказывал никаких признаков сознания, и Джон обратился к Лили: — Я всегда навещаю его по средам. А сегодня не поехал. Решил отложить на завтра… Я должен был к нему поехать. Должен. — Джон всхлипнул. — То-то и оно. Все мои отношения с Гэсом — в этих двух словах. Сорок три года сплошных «должен был».
Лили погладила его по руке, Джон немного успокоился и всмотрелся в лицо отца. На нем застыло выражение желчности, как будто то, что глодало его душу, сидело в старике слишком глубоко, не покидая даже дремлющего сознания.
— Никак не пойму, — тихо промолвил Джон.
— Чего именно? — спросила Лили.
— Эта злость… У него такое хмурое лицо. Я всегда думал, что это из-за меня. Знаешь, я ведь помню только один случай за всю свою жизнь, когда он улыбнулся, одобрив мой поступок.
— Что это было? — шепотом спросила Лили.
— Я положил камень под подушку. Отец часто вырезал…
— По камню?
— Да, делал маленькие рожицы… Глазки, носик, ротик… Однажды, когда мне было шесть, он подарил мне такую игрушку.
— На день рождения?
— Нет. Он не считал дни рождения праздниками. Просто подарил. Наверное, по случайной прихоти. Я так и не понял почему. Вот еще один вопрос, на который не дождаться ответа. — Джон взял два мягких кресла, стоявшие у стены, и придвинул их ближе к кровати. — Не возражаешь, если мы немного посидим тут?
Прошел час. За это время в палату заходило множество докторов и сестер — Гэс был единственным пациентом в критическом состоянии. Пока они следили за показаниями приборов, Джон внимательно наблюдал за отцом. Гэс ни разу не пошевелился, не издал ни одного звука.
Когда они остались в палате одни, Лили вдруг сказала:
— У всех это есть.
— Что?
— Вопросы без ответов.
— Ты о себе и Майде?
— О нас в особенности.
— Тебе повезло, что она хорошо себя чувствует. Значит, еще есть время. — Но для Гэса время уже истекало. Джон чувствовал это кожей. Теперь, оглядываясь назад, он вспоминал настораживающие признаки… Черт побери, ведь в последние несколько раз Джон обратил внимание на то, что Гэс не встает с дивана.
Он должен был понять…
В четверг Джон понял, что надежды тщетны. Лили свернулась калачиком в кресле. Глаза ее закрывались, но, когда Джону казалось, что она заснула, Лили приподнимала голову и улыбалась, чтобы подбодрить его. Лили не произносила ни слова. Это было не нужно. Она просто улыбалась, и Джон понимал, что находится там, где ему и положено.
И она была права. Гэс — его отец. Джона не было рядом, когда с Донни стряслась беда, и этого он не простит себе до самой смерти. Теперь беда стряслась с Гэсом. Джон не мог оставить его.
Однако Лили не обязана сидеть тут вместе с ним. Заставлять ее торчать в больнице всю ночь напролет было бы в высшей степени эгоистично.
И потому, как только она снова закрыла веки, Джон тронул ее за руку. Глаза Лили немедленно распахнулись.
— Тебе незачем тут оставаться, — прошептал он, — ты очень устала.
— Я в порядке.
— Возьми машину и поезжай спать. Я не могу отсюда уйти.
