на спинку кресла, поставив локти на подлокотники, переплетя пальцы и устремив взгляд на Расса.
– Я пыталась угадать, придете ли вы сюда, – резким тоном начала она. – И, признаюсь, проиграла бы пари. Мне казалось, вам не хватит смелости встретиться со мной лицом к лицу.
Ее резкость не обескуражила Расса. Гертруда избавила его от вежливых приветствий и сразу попыталась поставить на место.
– Как видите, мне хватило смелости. В ней я никогда не испытывал недостатка.
– Даже когда бросили мою дочь и внучку? – язвительно осведомилась Гертруда.
Не теряя уверенности, Расс ответил:
– В это время – в особенности. Расставание с Синтией и Дайаной оказалось самым трудным шагом в моей жизни. Они были единственными близкими мне людьми. Больше всего на свете мне хотелось остаться с ними, но такой поступок стал бы проявлением эгоизма и трусости. Я не мог дать им то, в чем они нуждались, то, чего они заслуживали и что должны были иметь. Без вашей помощи это было немыслимо, и поэтому я заставил их вернуться к вам. Такое решение требует недюжинной силы воли. Уверен, вам следовало бы поблагодарить меня.
Гертруда надменно вскинула подбородок.
– За то, что вы выставили меня на посмешище? За то, что внесли хаос в мой дом?
– За то, что я вернул вам дочь и подарил вам внучку, которая лучше всех нас. Именно из-за нее я сегодня пришел сюда. Я люблю Дайану. У нее впереди особое событие. И если без скандала не обойтись, я предпочел бы, чтобы он произошел здесь и сейчас. Дайане незачем становиться его свидетельницей.
Взгляд Гертруды не дрогнул, но подбородок слегка опустился.
– Некоторое время она сердилась на меня – и все по вашей вине.
– И недаром: как вы посмели утверждать, что я мертв? Дайана имела право знать истину.
– Зачем? Чтобы добиваться внимания человека, который ясно дал понять, что ему нет дела до собственного ребенка? Вы ни разу не попытались связаться с моей дочерью после того, как сбежали, бросив ее. Ни разу!
– Вы хотели, чтобы я продолжал общаться с ней?
– Боже упаси!
– Что бы вы сделали, если бы я попытался связаться с ней?
– Подала бы на вас в суд.
С укоризненной рассудительностью Расс отозвался:
– А вы представляете себе, что тогда стало бы с Синтией? Или с Дайаной? – Гертруда не ответила, и он продолжал: – Я уехал потому, что считал: так будет лучше для них обеих. По той же причине я не пытался связаться с ними. Шесть лет назад я известил Дайану о своем существовании только потому, что считал ее достаточно взрослой, и потому, что разлука стала невыносимой. Дайана – моя дочь, и отрицать это бессмысленно.
Судя по виду Гертруды, она взялась бы отрицать этот факт, если бы смогла. Ее раздражение прорывалось сквозь маску невозмутимости, сквозило в слегка сжатых губах, подергивающихся пальцах, немигающем взгляде.
Но немигающий взгляд Гертруды не внушал Рассу робости.
– Не знаю, что вы наговорили Дайане о наших отношениях с Синтией. Каждые несколько месяцев мы встречались с Дайаной за ленчем. Мы научились дорожить нашей дружбой. Мне нравится узнавать о событиях ее жизни, а она с удовольствием выслушивает рассказы о моих делах. Вам известно, где я живу?
Морщинистая щека Гертруды дернулась – это движение могло быть либо результатом тика, либо недовольной гримасой.
– Дайана говорила, что вы живете при школе в Коннектикуте.
– А она не упоминала, что я директор этой школы? В прошлом году меня выбрали из трехсот кандидатов. Это ответственная и престижная должность.
Гертруда приподняла седую бровь.
– К чему эта самореклама, мистер Шоу?
Расс улыбнулся, внезапно осознав, что эта женщина безобидна – несмотря на иронически поднятую бровь, поджатые губы и жесткую, накрахмаленную блузку. Он мягко поправил:
– Доктор Шоу. Добрую половину прошедшей ночи я провел без сна, обдумывая предстоящий разговор. Мне хотелось плюнуть вам в лицо… – он предупреждающе поднял руку, – понимаю, столь непристойное выражение из уст образованного человека звучит нелепо, но иначе не скажешь. Покидая город двадцать пять лет назад, я пылал ненавистью к вам. С тех пор многое изменилось – я сам, моя работа и мой заработок. Теперь у меня нет к вам ненависти, но и уступать я не собираюсь. Я приехал сюда по просьбе Дайаны. Но если бы она не пригласила меня на свадьбу, вероятно, я все равно явился бы и стоял в глубине церкви – как во время выпускной церемонии Дайаны. Тогда она еще ни о чем не подозревала, а я жалел, что по вашей вине она считает меня умершим. Узнав правду, она бы встревожилась, а мне не хотелось волновать ее. Всю жизнь я желал только одного: чтобы Дайана была счастлива.
Сделав краткую паузу, Расс перешел к цели своего визита:
– Дайана попросила меня принять участие в церемонии, и я согласился. Синтия узнала об этом недавно. Она уже предложила Рею Бауэру быть посаженым отцом и была не в восторге от идеи Дайаны, но согласилась исполнить ее желание. Я бы хотел, чтобы вы последовали ее примеру.
В столовой воцарилась неожиданная тишина. Расс не сделал ни малейшей попытки нарушить ее. Он ждал согласия Гертруды, и то, что она медлила с ответом, не удивило и не встревожило его. Синтия не раз говорила, что ее мать невероятно горда. Пусть Гертруда ответит ему, когда сочтет нужным. Расс не протестовал, надеясь, что ответ его устроит.
Он не ожидал, что выражение лица старухи неуловимо изменится, но на этот раз на нем читалось не раздражение, а чувство, на редкость близкое к раскаянию.
– Многие, – заговорила она тише, чем прежде, – считают меня надменной, властной и нетерпимой, и в целом они правы. Когда кто-то встает у меня на пути, я становлюсь невыносимой, и даже когда мне никто не перечит, мне трудно избавиться от досадных черт характера. Но во всех случаях я искренне считала, что поступаю справедливо. – Она отвернулась и сжала губы, всем видом показывая, что не собирается извиняться. – Признаюсь, я жестоко обошлась с Синтией, выгнав ее из дому без гроша, когда вы тайно поженились, но я была возмущена и оскорблена тем, что она не послушалась моего совета, и искренне верила, что только решительные меры помогут мне вернуть дочь.
– У нее родился ребенок. За три месяца вы ни разу не проведали Дайану.
– За четыре, – поправила Гертруда, вновь устремив взгляд на Расса. – После вашего отъезда Синтия еще месяц жила на прежней квартире, ожидая, что вы вернетесь, а потом долго не могла оправиться от горя. Я покривила бы душой, сказав, что ее чувства меня ничуть не тревожили.
– Неужели вы настолько сильно ненавидели меня?
– Нет, я настолько крепко любила Синтию. Мне было больно видеть, что моя единственная дочь убита горем.
– Однако вы не стали разыскивать меня и просить вернуться.
– Разумеется. Я считала, что в интересах самой Синтии поскорее забыть о вас. Мэттью был для нее гораздо более подходящей партией. Благодаря ему Синтия обрела уверенность, которой никогда не дождалась бы, живя с вами. Но суть не в этом. Дело в том, что я люблю дочь и желаю ей счастья. То же самое касается и моей внучки. Вот так. Если ваше участие в церемонии осчастливит Дайану, я не стану противиться.
Расс не смог заставить себя поблагодарить Гертруду, хотя испытал невероятное облегчение. Внезапно он понял натуру этой женщины. Сжав губы, он на минуту задумался, затем кивнул и повернулся к двери, но уже на пороге оглянулся и осторожно спросил:
– Скажите… неужели вы не стали бы разыскивать Синтию, если бы она не позвонила вам?
Гертруда вновь вздернула подбородок.
– Я выяснила, где живет Синтия, задолго до того, как она позвонила мне. И увидела Дайану почти сразу после рождения. По выходным я часто сидела в машине у входа в парк и наблюдала, как вы передаете малышку из рук в руки.
