Рейчел была не в его вкусе, и к тому же тогда он встречался с девушкой, которая ему нравилась. Селеста была высокая, длинноногая и на редкость неприхотливая. Она готовила и убирала, но он никак не мог приучить ее стирать. Вот почему как-то во вторник вечером он оказался в прачечной самообслуживания, где вскоре появилась и Рейчел.
Волны льняных волос были подобраны вверх и завязаны бирюзовой лентой, которая абсолютно не сочеталась с лиловой майкой. Белые шорты и босоножки были такими же свежими, как румянец, заливший ей щеки, когда она увидела Джека. На какой-то момент она застыла в дверях, и Джек догадался, что она не знает, что ей делать – остаться или уйти. Чтобы она не ушла, он сказал:
– Привет. Как дела?
– Прекрасно. – Рейчел улыбнулась. Щеки по-прежнему пылали. Прижимая к себе набитую бельем сумку, она оглядела ряд стиральных машин. – Ну вот, – сказала она, увидев две свободные. Еще раз улыбнувшись Джеку, она направилась к ним.
Сердце Джека гулко забилось. Непонятно почему. Он подошел к Рейчел и оперся на стиральную машину.
– Рококо и классицизм, – напомнил он.
В ответ Рейчел пробормотала что-то невнятное. Пунцовая от смущения, она запихивала в машину грязное белье. С минуту он глядел на нее, потом сказал:
– А мое белье сушится.
Никогда еще он так глупо не ухаживал за девушками. Но не мог же он сказать, что она запихивает в машину красное белье вместе с белым. Не мог спросить, что было красным – рубашка, лифчик или трусики. Не мог даже смотреть на эти вещи, потому что это бы ее оскорбило. К тому же он не мог оторвать взгляда от ее глаз. Они были светло-карие с золотыми искорками. Ласковее глаз он никогда не видал.
– Вы ассистент Обермейера, – сказала она, загрузив вторую машину. – Хотите стать преподавателем?
– Нет. Я архитектор.
Она улыбнулась:
– Правда?
– Правда, – ответил он и тоже улыбнулся.
– А что вам хотелось бы строить? – спросила она с неподдельным интересом.
– Для начала дома. Я родом из захолустного городка, где все дома похожи на коробки. По дороге в школу я проходил мимо этих домишек, а на уроках рисовал, пытаясь на бумаге превратить их в нечто пристойное.
– Я тоже любила рисовать, – призналась она слегка смущенно.
Джеку нравилось ее смущение.
– Где это было?
– В Чикаго, потом в Атланте, потом в Нью-Йорке. Моя семья постоянно кочует с места на место. Отец покупает запущенные предприятия и модернизирует их. А потом он их продает, и мы переезжаем. А вы откуда?
– Из Орегона. Я уверен, что названия моего родного городка вы никогда не слыхали. Его даже нет на карте. А что вы рисовали?
– О, людей, птиц, рыб, зверей – все, что движется.
– И вы все еще увлекаетесь этим?
– Мне хотелось бы думать, что это больше чем увлечение. Я собираюсь зарабатывать этим на жизнь.
– И подрабатывать или не подрабатывать?
Она обхватила себя за плечи. Спокойно, немного грустно она сказала:
– Мне повезло: бизнес моих родителей по-прежнему процветает. Они считают, что я сошла с ума – только сумасшедший может изучать искусство. Искусство не бизнес. Они хотят, чтобы я вернулась в город, носила платья от модных дизайнеров и импортные туфли. – Она перевела дыхание. – У вас есть братья или сестры?
– Пять братьев и сестра, – ответил он.
– Значит, всего шесть. – Ее глаза зажглись. – Вот здорово. А я одна.
– Потому-то вы и думаете, что это здорово. За десять лет моя мать родила семерых, а мы с родителями жили в доме с тремя спальнями. Все остальные там и остались. Я единственный вырвался.
– Правда? Как вам это удалось?
– Школа. Потом работа и учеба. Отчаяние. Я должен был уехать. Я не ладил со своей семьей.
– Почему? – спросила она.
– Им все не нравилось. Они вечно все критиковали, чтобы не показать, что им чего-то не хватает. Но им не хватало одного – амбиций. Мой отец мог бы заниматься чем угодно, он способный человек, но он застрял на фабрике по переработке картофеля и никогда даже не помышлял о том, чтобы уйти. Мой брат будет точно таким же, тот же нерастраченный потенциал. Окончив колледж, я как бы возвысился над ними. Они никогда мне этого не простят.
– Значит, вы не слишком часто ездите домой?
– Нет. А вы? В Нью-Йорк?
