причин того, что Кэролайн его так любила. Бен был неподражаем и всегда умел вызвать у нее улыбку.
Вот и сейчас Кэролайн улыбнулась и покачала головой не потому, что пыталась отрицать очевидное, а в шутливом протесте. Лишь раз коснувшись ее губ своими, он обнял ее плечи и повел в спальню. Но там уж он целовал ее до тех пор, пока не изгнал из ее тела последние остатки дневного напряжения.
Бен разделся первым, он всегда так делал. Кэролайн подозревала, что ему было просто неудобно оставаться в одежде, когда он был возбужден, но даже если он руководствовался лишь соображениями собственного удобства, ее это устраивало. От одного вида его обнаженного тела она так возбудилась, что к тому времени, когда он, не торопясь, освободил ее от одежды, ей требовалось уже гораздо больше, чем взгляды. И Бен дал ей то, чего она жаждала. Лаская каждый дюйм ее тела, он довел ее до такого состояния, что она потеряла счет времени и забыла, где находится. На несколько бесценных мгновений экстатического забытья мир перестал для нее существовать. При всех различиях между ними они идеально подходили друг другу в постели. И еще долго после того, как все кончилось, когда их дыхание стало ровнее, она упивалась состоянием блаженной удовлетворенности.
— Скажи, а если бы я выиграла дело, ты бы пришел? — прошептала Кэролайн, гладя мягкие волоски у него на груди.
— А как же. Я бы пришел в любом случае. Я как приклеенный торчал у телика и ждал результата, и как только присяжные вынесли вердикт, я поехал к тебе. — Он приподнялся и посмотрел ей в лицо. — Не хочешь отправиться на выходные ко мне?
Кэролайн замотала головой:
— Не могу, у меня полно работы.
— Возьми бумаги с собой.
Бен жил к северу от Чикаго, в часе езды от города. Множество широких окон, в том числе и в крыше, пропускали в его дом обилие света, превращая в настоящую студию. Дом со всех сторон окружали ели, запах и звуки леса.
— У тебя дома я не могу сосредоточиться.
— Это потому, что тебе там нравится, признайся.
— Да, мне нравится твой дом.
—Так почему бы тебе не поселиться со мной? Продай эту квартиру, пошли своих компаньонов, этих бездушных сухарей, ко всем чертям и живи за мой счет.
Кэролайн рассмеялась. Из них двоих денег было больше у нее, хотя Бен готов был отдать ей все, что имел.
— Все это замечательно, но я так не могу, я городская девушка.
— Ты мазохистка.
— Я трудоголик.
— Но только не тогда, когда мы вместе.
— Да, знаю, ты на меня плохо влияешь.
— Ха! Наоборот, я помогаю тебе не свихнуться. Кэролайн подозревала, что в его словах было рациональное зерно. Да, наверное. Бен вздохнул:
— Значит, ты не выйдешь за меня замуж?
— Во всяком случае, не на этой неделе, сейчас у меня слишком много дел. Но в данный момент Кэролайн никуда не хотелось торопиться — лежать в объятиях Бена было несказанно приятно, вставать не хотелось.
Через некоторое время — слишком скоро, на ее взгляд — Бен поцеловал ее и встал с постели. Она наблюдала, как он одевается, потом накинула халат и пошла его провожать. У дверей они еще раз поцеловались, и вот уже о том, что Бен здесь был, напоминал только легкий мускусный аромат, сохранившийся на ее коже. Кэролайн вскипятила чайник и налила себе чаю. Выпила всю чашку, посидела немного и только тогда нашла в себе силы распечатать письмо от матери.
«Дорогая Кэролайн, — обращалась к ней Вирджиния Сент-Клер, — полагаю, ты здорова, поскольку ни ты, ни твои сестры не писали об обратном»,
Кэролайн грустно вздохнула. Если бы она и заболела, ее сестры об этом не узнали бы, они общались друг с другом очень редко, в последний раз — несколько недель назад.
«В прошлый вторник я вернулась из Палм-Спрингс. С погодой мне повезло, и компания подобралась милая, но все равно приятно вернуться домой. Здесь, в Филадельфии, гораздо спокойнее. Кажется, возраст в конце концов начинает сказываться: я уже не могу, как раньше, порхать с одного званого обеда на другой. Лилиан говорит, я становлюсь домоседкой. Возможно, она права».
В этом Кэролайн сомневалась. Ее мать всю жизнь была светской женщиной. По утрам она участвовала в собраниях разных женских кружков, днем играла в гольф, а по вечерам — в бридж. Если она не отправлялась на обед в клуб, то сама давала обед. Доминик, ее муж и отец ее дочерей, большой, как медведь, и безобидный, как плюшевый мишка, умер три года назад, но это событие почти не повлияло на ее привычки. Нет, конечно, Джинни скорбела по мужу, она была замужем за Ником сорок два года, и его смерть стала для нее тяжелым ударом, как потеря близкого друга. Но она не плакала по нему целыми днями, это было не в ее стиле, да и не в стиле Ника. Мужа отличала безмятежность, свойственная людям, родившимся в богатой семье и прожившим в достатке всю жизнь. Он был уверен в себе, миролюбив и нетребователен.
Когда-то Кэролайн возмущало, что отец не желал, а мать не давала большего. Но Ник даже не умел потребовать, а Джинни прежде всего и главным образом соблюдала светские условности. Тем большее удивление испытала Кэролайн, прочитав следующую фразу:
«Я продала свой дом и в июне переезжаю. Мое новое жилище расположено в Даунли — небольшом городке на атлантическом побережье штата Мэн».
Кэролайн была озадачена. Ее мать никогда не жила в Мэне и никого там не знала.
«Можешь считать это моим подарком к моему собственному дню рождения, я дарю себе тишину и покой. Надеюсь, ты помнишь, что в июне мне исполняется семьдесят?»
Да, Кэролайн об этом помнила. Разница в возрасте между ней и матерью составляла ровно тридцать лет; это означало, что круглые даты они отмечали в один и тот же год. В некоторых семьях по такому случаю устроили бы общее торжество, но не в семье Сент-Клер. «Дом старый и нуждается в ремонте, но при нем есть отличный земельный участок и даже бассейн с морской водой. Дом обращен к океану, а участок простирается в глубь берега. На территории разбит великолепный парк, растут розы, примулы, пионы, ирисы… Впрочем, цветы не твоя стихия, я знаю. Я также понимаю, что ты очень занята, поэтому перехожу к делу.
Кэролайн, я хочу попросить тебя об одолжении. Разумеется. ты имеешь право отказаться, поскольку, вероятно, считаешь, что я была тебе не такой уж хорошей матерью. Поэтому в прошлом я намеренно старалась как можно реже к тебе с просьбами. Однако новый дом для меня очень важен, именно поэтому я и пишу. Если можно представить себе ситуацию, когда я бы хотела воззвать к твоей дочерней любви, как бы мала она ни была, то сейчас как раз такой случай».
Проницательность матери удивила Кэролайн, и она почувствовала слабый укол совести.
«Я бы хотела, чтобы ты помогла мне устроиться на новом месте. У тебя есть особое чутье, ты умеешь подбирать вещи друг к другу. Возможно, мои вкусы не так современны, как твои, но я восхищаюсь тем, как ты оформила свою квартиру».
Ах, мама, лесть ни к чему. Кэролайн читала дальше:
«Ты неплохо разбираешься в искусстве, ты очень удачно выбрала картины для своей квартиры, они придают интерьеру теплоту. Особенно мне запомнились полотна маслом, которые висят в гостиной. Кажется, их их написал твой друг».
Кэролайн посмотрела на одну из картин, о которых шла речь в письме, — большой холст, покрытый широкими мазками зеленого и голубого цветов с редкими всполохами золота. Бен писал эту вещь у нее на глазах, всего за один день, перенеся на полотно впечатления от луга, раскинувшегося неподалеку от его дома. Кэролайн нравились ее простота и — мать права — теплота; ей казалось, что в картине отразилась самая суть дарования Бена. Но картина была написана скорее в абстрактной манере, чем в реалистической, и явно не соответствовала вкусам Джинни.
«Ты прибегла к помощи живописи, чтобы смягчить острые линии современного декора. Между прочим,
