18.10.41 года. Предложил ограничить боевые действия групп.
— Ограничение действий боевых групп, — объяснил он, — мера временная. Где-то рядом с нами скрывается штаб армии. Несколько дней назад вы убедились, как можно подвергаться преследованию. Гитлеровцы шли по пятам одной группы, а встретились с вами. Наша с вами задача на данном этапе: найти штаб, командование армией. Для осуществления задачи предлагаю следующее. Всем командирам выделить наиболее боеспособных бойцов, включить их в поисковые тройки. Каждой тройке определить район действия, значительно расширив зону поиска. В огневые контакты с противником вступать в случае крайней необходимости.
Перед вылетом Григорьев советовал Семушкину надеть форму с общевойсковыми знаками различия, чтобы не отличаться от тех, кто выходит из окружения, чтобы быть на равных с командирами окруженных частей. Семушкин считал, что должен остаться в форме сотрудника Госбезопасности. «Представь, Петр, — убеждал он Григорьева. — Выходят из окружения группы, отдельные бойцы. Мне придется проверять явки. Я лечу не только как организатор, но и как проверяющий, верно? Спрос дисциплинирует людей». Григорьев с доводами согласился. Семушкин убедился в правоте своих слов вскоре после приземления. Он помнит, как расположился к нему Михаил Степанович Жуков после того, как Иван Захарович сменил гражданскую одежду на форму.
Видел, с каким особым вниманием слушали его командиры. Для них он был не только посланцем Москвы, но и представителем НКВД, а это налагало особую ответственность. Он честно, не скрывая истинного положения дел, рассказал им о положении на фронте, точно знает, что и как делать, прибыл с четкими инструкциями. В каждом слове уверенность, и они ее оценили. Задавали вопросы. Будет ли связь с фронтом? На какую помощь фронта можно рассчитывать? Создается отряд. Он станет действовать в тылу немецко-фашистских войск или надо готовиться к переходу линии фронта? Зима на носу, как с обмундированием? Вооружиться можно за счет противника, но как быть с формой? Вопросы конкретные, четкие, на них подробно ответил Иван Захарович. Ответы люди приняли.
Ночевал Семушкин в землянке майора Рощина. Впрочем, на сон осталось три часа. До рассвета оба они должны быть на ногах. Надо отправлять людей на поиск штаба. Иван Захарович умел засыпать в любое время суток. Чуть было не уснул. Услышав, как Рощин ворочается и вздыхает, спросил его о причинах бессонницы. Майор ответил не сразу. Щелкнула зажигалка, засветился огонек, обозначив лицо Рощина, край стола, бревна перекрытий. Вспыхнул огонек и угас, притулившись маленьким светлячком на кончике папироски.
— Видите ли, Иван Захарович, — сказал Рощин и замолчал, то ли обдумывая ответ, то ли не решаясь говорить.
Нерешительность в нем Иван Захарович заметил раньше, когда советовался с майором о создании троек, расширении зоны поиска штаба армии. Рощин поддерживал Семушкина, но был скован. В чем причина этой скованности? — пытался разгадать Семушкин. Задание Рощину остается в силе. Отправляя майора с десантниками в тыл, командование предполагало, что группа может встретить выходящие из окружения подразделения. С этой целью было выбрано место сосредоточения в районе Егоркиных горок. Только отсутствие связи лишило группу возможности принять самолет, получить необходимую помощь. Связь Семушкин обеспечит. Завтра будет рация. Может быть, Рощин думает, что потерял доверие командования? В делах подобного рода недоговоренности быть не может, а именно на эту тему они и не поговорили. Не было времени. Семушкин успел лишь разобраться в обстановке, принять необходимые решения с единственной целью — ускорить поиск.
— Я чувствую, что вы скованы, товарищ майор. Непонятна причина, — сказал Семушкин.
— Думаю об ответственности за невыполнение приказа, — тихо произнес Рощин. — Вместе с руководством в окружении остался начальник особого отдела армии полковник Бородин. Довольно серьезно предупреждали меня и в отношении выходящих из окружения лиц. Кстати, беседу со мной вели товарищи из вашего ведомства. Сейчас я в трудном положении. Специальные службы оккупационных войск, как вы обратили внимание, тоже ищут штаб армии. Причем они уверены, что штаб отрезан, находится где-то здесь. Для такой уверенности должны быть основания. Видимо, у гитлеровцев есть какая-то информация.
Семушкин не перебивал Рощина. Весь вечер он думал о том же. Какой-то информацией гитлеровцы располагают. Истоки такой информации предстоит найти. Но сегодня важнее найти сам штаб, командование армией, начальника особого отдела полковника Бородина, о котором его также предупредил Григорьев. Ивану Захаровичу не было пока попятно, к чему весь этот разговор, какое отношение он имеет к скованности Рощина. Такое состояние не на пользу делу. Через несколько часов они организуют широчайший поиск с использованием всех имеющихся в наличии сил. Ум хорошо, два еще лучше. Старая истина. Руководить операцией они должны вдвоем.
— От десантников моей группы подобная информация исходить не может. Остается два варианта…
— Простите, я вас перебиваю, Юрий Николаевич, но вариантов может быть великое множество, — сказал Семушкин.
— Вы так думаете? — удивился Рощин.
— Да, Юрий Николаевич. Командование фронтом дважды посылало связистов на поиск штаба армии. Сообщений от них не было, неизвестно, что с ними стало. Можно предполагать худшее.
— Об этом я и думаю, — оживился Рощин.
— В плен могли попасть люди из охраны штаба, — не обращая внимания на слова Рощина, продолжал Семушкин. — Информация о движении штаба могла попасть к гитлеровцам и от предателя из гражданского населения.
— Действительно, — отозвался Рощин. Он перестал попыхивать папироской. Дышал ровно. Затих выжидательно.
Какое-то время оба молчали.
— Вы только что собрали командиров, — начал объяснять Рощин. — Поставили перед ними задачу. Но действуете вы вразрез той инструкции, которую я получил от ваших же товарищей. Мы здесь вторую неделю. Помня инструктаж, мы ни словом не обмолвились о цели группы, даже когда вели опросы выходящих из окружения людей. Вы же собрали командиров, объявили им о поиске штаба армии. С утра об этом же расскажете тройкам. Круг расширяется. Здравый смысл мне подсказывал и раньше подобные действия, но если случится худшее, штаб захватят гитлеровцы, все вместе взятое обернется против меня. Как и участие в том бою, потеря рации, связи…
Семушкин пожалел, что при знакомстве, слушая рассказ Рощина о первых шагах группы по оккупированной гитлеровцами земле, он перебил майора, не дал ему высказаться до конца. Он подумал тогда, что дело только в потерянной рации, посоветовал Рощину не казнить себя, считая, что на этом вопрос исчерпан. Только теперь Семушкин понял истоки скованности Рощина. Они в том, что прибыл именно представитель НКВД. Как объяснить майору, что война — строгий экзаменатор — уже заставила и еще заставит многое пересмотреть. Инструкции составляют люди. Ошибки тоже совершают люди. Но дело самих людей разобраться в ошибках, оценить обстановку, сделать правильные выводы. Только не надо жить и действовать из предположений худшего. Мы вступили в эту навязанную нам войну, чтобы победить. Другого не дано. Победа требует рискованных решений. Воевать и жить с оглядкой теперь, когда встал вопрос о существовании страны, нельзя. Семушкин хотел было сказать обо всем этом Рощину, но передумал. В конце концов слова остаются словами, какими бы хорошими они ни были. Чем больше, тем слабее их воздействие. Рощин боевой, грамотный командир. Утром инструктировать тройки. Круг расширяется. Но этот круг есть круг взаимного доверия, без которого на войне не обойтись. Подобные факты не проходят бесследно. Они помогут Рощину разобраться в самом себе.
— Спасибо за откровенность, Юрий Николаевич, — сказал в темноту Семушкин, — но об инструкциях и прочем, о том, что вы сейчас говорили, мы побеседуем чуть позже. Вы правильно заметили об уставах и наставлениях. Действовать надо по обстановке. Станем придерживаться этого золотого правила. Теперь же спать, и немедленно. У нас с вами очень мало времени.
Базальт — Топазу (Григорьеву)
21.10.41 г.
«…27 (база в районе Егоркиных горок). Явка в Качанове проверена. Встретился с группой майора
