— Вы и штор не держите? — спросил Семушкин.
Солодов чуть напрягся.
— Налетов не боитесь, — сказал Иван Захарович.
Напряжение старосты спало.
— Тихо стало, — ответил он. — Ни самолетов, ни выстрелов. А вы что же, — хитро сощурился он, — шинельку солдатскую надели, а знаки различия снять недосуг, так при звании и идете? У немцев, говорят, к командирам отношение особое.
Он разбирался и в форме, и в званиях. Хитрый прищур глаз, ровно произнесенные слова были игрой. Мол, понимаем, о вашей же безопасности печемся. Он ждал. Нетерпеливо ждал, когда сработает сигнализация, придет помощь. До той поры держался молодцом.
— Давно иду, — устало отозвался Семушкин. — По теплу вышел.
Иван Захарович откинул полу шинели, достал пистолет, повертел его в руках.
— Вот моя защита, — сказал он, отправляя пистолет обратно, застегивая кобуру. Помни, мол, при оружии.
Староста понял. Он насторожился, увидев пистолет, успокоился, заметив, с какой тщательностью Иван Захарович застегнул кобуру.
— Вы ешьте, ешьте, — сказал Солодов. — Идти вам, поди, еще далеко.
— Да уж, — согласился Семушкин, с аппетитом уминая харчи.
— Хлебушка, извините, нету, — развел руками староста, переглянувшись с женщиной. — Отобрали. Все как есть отобрали оккупанты.
Не переигрывал. Говорил искренне.
Распахнулась дверь, в проеме показались двое. Семушкин неуклюже полез за пистолетом, никак не мог расстегнуть кобуру.
— Руки, руки вверх! — заорали оба полицая, нацеливая на него карабины.
Иван Захарович изобразил на лице неподдельный испуг. Поднял руки. Надо отдать должное, подумал он, сигнализация сработала быстро. И подобрались они тихо.
— Вы это… Не шлепните ненароком, — вскочил староста. — Важна птичка залетела.
Солодов возбудился до крайности. Он ходил по дому, присаживался, вскакивал, снова ходил, потирая руки, причитая и приговаривая.
— Важна, важна птичка, — чуть не скулил он от радости. — Старший лейтенант, кажись, Госбезопасности.
— Гражданин начальник, значит, — оскалился одна из полицаев.
— Он, он, — частил староста. — Как петлички свои приоткрыл, так я понял, кто это к нам в гости пожаловал. Попался, голубчик, попался. Постой, душа моя, под дулом, постой. Узнай, что за радость в темень глядеть.
По описанию Копейкиной Семушкин узнал в одном из полицаев «господина Пан Паныча», как она его назвала, как приказывал он себя называть жителям села. Крупный, с отечными мешками под глазами. Рядом с ним стоял, по всей вероятности сгинувший из деревни пять лет назад, Колька Сазонов. О нем тоже рассказывала Копейкина. Уголовник. Шрам на лбу. Волосы свисают на лоб блатной челкой. На ногах хромовые, гармошкой сапоги.
— Куда деть-то его? — спросил староста. — До утра держать надо.
— Дел бы я его, суку, — зло скрипнул зубами Пан Паныч.
— Но, но, Паня, — еще раз предупредил Солодов. — Мы его передать должны.
— В камеру его, в погреб, — предложил Сазонов.
Полицаи крепко держали карабины. Но это были всего лишь карабины. Оружие не совсем пригодное для кратких схваток в тесном помещении. Чтобы пользоваться таким оружием, надо пройти необходимые тренировки. А эти дилетанты, подумал Семушкин, оценивая стоящих перед ним полицаев, эти схватки не выдержат.
— А ну, — приказал Пан Паныч. — Топай.
Оба полицая отступили от проема, давая Сёмушкину возможность пройти вперед. Их было трое против одного, они совершали одну ошибку за другой.
Семушкин поравнялся с полицаями.
— Эх, хозяин, хозяин, — полуобернулся Иван Захарович, адресуя слова Солодову, отвлекая внимание полицейских. В тот же миг разворотом вправо, сильным выпадом от упора мыска левой ноги дотянулся до Сазонова, концами пальцев левой руки, тренированных до прочности металла, ткнул полицая в горло. «Укусом кобры» назывался этот выпад, удар его был смертелен. Раздался выстрел. Мгновением раньше Семушкин упал. В откате выхватил из-за пояса нож. Пан Паныч перезаряжал карабин. Семушкин бросил нож снизу, приемом «Сахэ», попал в изгиб горла и нижней челюсти полицая. Поднялся рывком до того, как полицай рухнул на пол, успев выхватить из его рук карабин. Обернулся. Староста стоял, разинув рот. До конца он еще не успел осмыслить того, что произошло. Ужас был написан на его лице. Ужас и паника. От ужаса перекосилось лицо женщины. Она выпучила глаза. Пятилась к окну. Споткнулась о половик. Дико, пронзительно закричала. Захлебнулась в визгливом крике, лишившись сознания.
Не упуская момента, Семушкин направил дуло карабина в старосту.
— На колени, сволочь! — крикнул он и выстрелил.
Выстрелил так, чтобы пуля прошла рядом с лицом предателя, чтобы он почувствовал ее полет.
Солодов упал на колени.
— Ты выдал штаб армии? — спросил Семушкин, пока староста не вышел из состояния ошеломленности, пока он не пришел в себя.
— Я все скажу, все, — залепетал он, глотая воздух, широко открывая рот.
— Говори!
Он не знал, что это был штаб армии. Увидел генералов. Сам по доброй воле сообщил немцам о генералах. В Лиховск послал Кольку Сазонова…
В окно постучали. Дал знать о себе Шувалов. Семушкин обернулся к окну: кивнул старшине, чтобы тот заходил в дом. В это время Солодов прыгнул к двери. На что рассчитывал предатель, неизвестно, но он кинулся к выходу, пытаясь улизнуть. Может быть, он все еще считал, что Семушкин пришел один. Со старосты сошло оцепенение. Рассказывая о своем предательстве, он внимательно следил за каждым движением Ивана Захаровича, постоянно готов был броситься на Семушкина. Рванулся к двери. В два прыжка достиг проема. Иван Захарович прыгнул вслед за ним. В прыжке ударил ребром ладони старосту по шее. Ударил в полсилы, чтобы тот остался жив. Солодов обмяк, упал на пол. Вошел старшина Шувалов.
— Берите остальных полицейских, — приказал Семушкин.
Шувалов огляделся. Понял все, что произошло в избе.
— И попросите сюда Марию Ивановну, — сказал Семушкин.
Староста лежал без движения, уткнувшись лицом в половицы. Семушкин вывернул ему руки, связал их полотенцем, перевернул предателя, привалил его спиной к стене. Вытащил свой нож из горла полицейского. Вытер лезвие о кепку, валявшуюся тут же. Спрятал свое безотказное оружие в ножны под полу шинели.
В избу вошла Мария Ивановна Копейкина. Увидела полицейских, старосту, сожительницу Солодова. Отшатнулась. Схватилась за дверной косяк.
— Спокойней, спокойней, Мария Ивановна, — предупредил женщину. — Предатели получили то, что они заслужили.
Сожительница Солодова шевельнулась, послышался слабый стон. Кажется, она пришла в себя. И точно. Села. Ошалело оглядела избу, задерживая взгляд на Семушкине, на своем сожителе, на трупах полицейских. Хозяйка дома плакала. Тихо поскуливая, не в силах унять дрожь в руках.
Шувалов с группой бойцов брал в это время полицейских. Как и решили они с Семушкиным, вначале пришли в дом Петухова, о котором Мария Ивановна сообщила, что в полицаи его да Рыжикова «записали» насильно, под угрозой расправы над их семьями. Дверь открыла мать. Сын ее сидел за столом. Растерялся. По его лицу видно было, что он обрадовался приходу красноармейцев, в то же время сознает, кто он теперь, что за принадлежность к полицаям придется отвечать. Бледный, ушастый, больше похож на подростка. Разговор с ним был короткий. Он должен вызвать Рыжикова, вместе они обойдут дома Ярыгина, Гладезя,
