Вслед за этим где-то вдали послышался крик. Миффен зашлепал на шум, стуча подошвами ботинок, как по жавелю, потом его шаги стихли и связь с кораблем прервалась. Корабль явно пошел на снижение, готовясь к посадке. Понятно. У всех членов экипажа, без исключений, имелось сейчас предостаточно работы, не до разговоров тут. Рука Зеке задержалась над выключателем. На мгновенье, не больше. Он подумал об останках цивилизации. О руинах, более иного рассказывающих о величие здешнего разума. Об интеллекте, посетившем когда-то сей мир. Восемьдесят тысяч световых лет по Млечному пути!
За сорок тысяч лет, в течение которых звездные корабли проводили исследования неизвестных миров, это был первый подобный случай — отличный шанс для дальнейших исследований! Конечно, информация весьма незначительна, однако…
Плечи Зеке медленно выпрямились, а вслед за ними и весь корпус. Они исследовали космос на расстоянии в сотню тысяч световых лет, используя малейший шанс, но без особой надежды на успех. Из всех предыдущих отчетов следовало, что удалось найти только три обитаемых мира и никаких признаков жизни за пределами Солнечной системы. Теперь же корабль возвращался с отчетом о двух гипотетичных мирах и неявным свидетельством того, что там некогда имелась жизнь. Был Аванпост — и где-то за ним, возможно, существовала планета, где эта жизнь все еще теплилась.
С правильно организованной пропагандой, рекламой и всеми делами, с доказательством того, что среди бесконечности звезд есть возможность для жизни, может ли человек отказаться продолжить задаваться вопросом и идти вперед, на свет манящий?
Он ухватился за возникшую надежду. Так должно было быть. Один-одинешенек мир на веревочке всегда был тесен для народа, который открыл свое сердце звездам, и в котором он всегда натыкался на границы, потому-то направил живую душу в вечное движение к чему-то далекому, сильному, манкому, горевшему маячком. Этих людей невозможно удержать взаперти или окружить забором — все усилия окажутся тщетными. Но подобные действия отнимали силы. После четырехсотлетних скитаний по тупикам ты чувствовал себя слабым, опустошенным, как дыхательный аппарат без кислорода.
Вопрос, насколько опустошен резервуар? Найдется ли там еще капелька? Найдется. С единственной маленькой искрой, способной разжечь до костра, до пожара свои неуемные страсти, людям и должно отправляться в такие пути. И, возможно, что до конца их человеческого пожара, стремленья к манящему и остается лишь несколько световых лет — капризные лимиты, навязанные временем и энергией для кораблей — но должны появиться другие народы, способные высечь искру, угасшую здесь, и воспалить новые очаги для горения разума, очистить каналы такого движения в сердцах иных людей.
Подумав об этом, Зеке тяжело вздохнул И, выглянув в окно, направил единственный исправный прожектор на марсианские руины. Ищите да обрящете. Человек нашел доказательство существования другой жизни у себя под носом, считай, на заднем дворе, и это поддерживало его в течение нескольких веков. На Марсе не осталось колонии, но это не повод останавливаться в движении вперед. Зеке скосил глаза, вновь рассматривая пилон. В нем не было ничего странного, лишь изысканные витые украшения. Он уже видел отчет ученых, и те окончательно оставили надежду разгадать загадку. Здесь нужно было сделать нечто большее, чем так это, наскоро благословив хлебом-солью да топливом, просто отправить людей за пределы внешнего мира. Нечто большее.
Что? А ведь и в голосе Миффена прозвучало сомнение.
Но, все-таки, пока глаз высматривал марсианскую ночь, в душе не переставала лучиться надежда. Нужно подождать, пока не удастся раздобыть побольше информации. Пока же перед ним только очертилась смутным иероглифом очередная загадка, не более того. Загадка. Подобно той, что была связана с исчезнувшим когда-то с Марса неизвестным народом.
Так что же случилось с теми людьми? Они узнали, как отливать вольфрам. Очевидно, что ядерная энергия использовалась ими при создании пилонов. Это были научные разработки очень высокого уровня. Но куда оно все ушло? Период высокоразвитой цивилизации продлился недолго, свидетели — те же пилоны. На всей планете они — точно на одно лицо, очень похожи друг на друга даже в мелочах, одною эпохой литы, только в нескольких поздних ощущались элементы некоторого усовершенствования. Но резюме общее — их не касалось время.
Не изменяло, как изменяет людей разных поколений. Они — приемные дети Хроноса, а родных тот пожрал. Проблемою оставалось — одно время создания. У цивилизации таинственного народа просто не было времени, чтобы прийти в упадок.
Как это называли земные циники, культурно свалить. И не было видимой причины, чтобы вести войну с каким-нибудь более высокоразвитым народом, а доказательств этому немало.
Эти люди не могли поселиться и на Земле — может, для них неудобно. Может, иное препятствие.
Что удерживало их от путешествия во внешний мир, заставляя оставаться невидимыми и неслышимыми? Мимикрия?
Избыток знания? Исторический опыт, свидетельствующий о том, что всякая жизнь, объяви она во всеуслышанье о себе словом или светом своей деловой активности, в тот же миг может быть отнята? И не каким-нибудь там катаклизмом.
Катастрофой природы. Чаще таким же, как ты сам. Двуногим представителем отряда приматов. Значит, их тихую, незасвеченную жизнь защищала обычная осторожность? Что бы там не служило препятствием на пути, но сказав «А», приходится говорить и «Б». Если имелись следы высокой энергетики, то у них обязательно должны были быть звездные корабли.
Размышления Зеке были прерваны гудком переговорного устройства. Он настроил его таким образом, чтобы руководить посадкой корабля. Тонкое завывание выросло до запинающегося кашля, болезненного звука затрудненного дыхания незащищенной ракеты, которую использовали слишком часто, и с толком, и без толку, и планово, и аварийно, во многих бесполезных приземлениях. Она опускалась достаточно хорошо и была сейчас на расстоянии полумили. Зеке наблюдал за приземлением ракеты, пока облачался в антирадиационный скафандр. Почва все еще дымилась, но счетчик показывал достаточно низкий уровень радиации для быстрого прохождения ракеты.
Он подождал, пока не откроется наружный замок, и тут же стремительно бросился к выходу. Участившееся дыхание напомнило и о возрасте, и о том, что он не прошел курса омоложения. Зеке прошлепал через аварийную ферму, изуродованную в износе до непотребства. Он, обычно холодный, сухой, вдруг так разволновался, что не смог найти себе места в восьмиметровом люке ожидания с откидными креслами по его периметру, так и промотался от стены к стене, пока не услышал скрип вакуумного затвора и не увидел выходящих…
Скоро он столкнулся с четырьмя исхудавшими, изможденными людьми. Глаза его лихорадочно искали остальных членов команды, которые отправились когда-то в путешествие, но Миффен покачал седобородой головой.
— Нас осталось лишь четверо, генерал. Было несколько аварий… — он махнул рукой в сторону поля, освещенного прожекторами огромного корабля, и глаза его остановились на наполненных песком ямах с остатками фундамента каких-то зданий, видневшихся сквозь кварцевые ворота. — Это… это Марс-порт?
Зеке пожал плечами и вынул из кармана сигареты. Его поразили взгляды людей, в которых читалось страстное желание немедленно закурить. Немедленно. Он понял, что их запасы давно истощились, и тут же пустил пачку по кругу, стараясь не замечать рук, высвободившихся из цилиндров.
Смотреть на них изучающе или просто, так скажем, задерживать взгляд, культурному человеку в общем-то, не рекомендовалось. Как и им — глядеть на останки порта. Понятно, они его помнили в блеске. Да, братцы, это Марс-порт.
— У нас тоже было несколько аварий, — сказал он Миффену, закуривая, наконец, собственную сигарету. — И я теперь вовсе не генерал. Ну, с тех пор, как Марс-порт был оставлен… А вышел навстречу только потому, что мы ожидали вашего возвращения… Как Аванпост?
— В моей кабине есть микрофильм, на котором все снято, — Миффен обернулся, отмахиваясь от трех своих товарищей. Только сейчас Зеке заметил, что у одного из них огненно-рыжие волосы, которые всегда выделяли проповедника Хука. Он приподнял бровь в знак приветствия, и Хук кивнул в ответ, вытаскивая Библию, которую всегда носил с собой, и очертил ею круг.
— Все выучено и увековечено, — констатировал Хук без особой серьезности. Эта усмешка его и сам тон выглядели как-то до странного недостоверно, словно ему самому кое-что было очевидно. А именно: что достижение это, вроде того самого выучить-увековечить казалось, вовсе не так уж важно для него.
