эстампах XVI в. В качестве примера рассмотрим те, которые были изданы во Франции. Эта продукция не была однозначной, колеблясь от положительного изображения женщины к отрицательному, так что одно компенсировалось другим. Так, хозяйка дома превозносилась в некоторых пословицах как любящая супруга и мать наследников. При таком взгляде на Адама и Еву материнство представлялось как эквивалент мужского труда: Ева кормит грудью младенца, а Адам трудится в поле, или же она отдыхает рядом с двумя детьми, а Адам пашет. На других эстампах изображены косец и жница, пастух и стригальщица овец, то есть показано, какую помощь может оказать женщина в сельском труде. Иллюстрации календарей изображают женщин, собирающих в корзины срезанные гроздья винограда, женщин, которые доят коров, давят вино, приносят землепашцам еду, помогают мужьям резать скот, месят тесто. На эстампах женщина пока еще изображается пряхой или ткачихой, она черпает воду из фонтана, стряпает, ухаживает за больными, обряжает усопших. Но все ее занятия второстепенны и как бы в тени мужского труда. В то же время, поскольку формы женского тела более пластичны, они использовались в изобразительном искусстве в качестве аллегорий Непорочности, Истины, Милосердия, Природы, Величия, Религии, Мудрости, Силы (например, девять изображений храбрости или четыре основных добродетели, четыре основных элемента, четыре части света). Что это? Упрочение положения женщины? Безусловно, но не в полной мере. Потому что так же как и Дева Мария, любая аллегория, будь то Минерва или Амазонки, выполнялась как анти-Ева, то есть изображалась как существо, лишенное основного женского предназначения, поставленное выше или по крайней мере вне пола. Поэтому не будем спешить с выводом, будто возврат к греко-римскому видению произвел основательный переворот в ментальности, ценностях и вере. Процесс происходил несколько иначе. Есть связь между изображением женщины с единорогом и античной Дианой — охотницей с оленем. Ева и Пандора играют одну и ту же роль, повергнув человечество в несчастье, через свое пагубное любопытство. 'Страшный Суд' в Париже может быть истолкован как переложение мифа, где Ева передает Адаму искусительный плод. Обнаженность первых обитателей Эдема, так же как любовь Марса и Венеры, Юпитера и Каллисто передают вожделение в мире, где чувственность не осуждалась, наслаждение в земном (дохристианском) раю, где оно было дозволено. Но сады, воссозданные для наваждений, являются иллюзией. Так же иллюзорен образ женщины эротичной и безгрешной одновременно.
Отныне она становится ловушкой. Конечно, женщина олицетворяет мир, но и в этом случае она отвлекает мужчину от воинского или интеллектуального призвания. Воины обрывают плоды с яблони, у которой женское лицо, а ствол имеет форму тела, затем они засыпают в ее тени, вместо того чтобы идти в бой. Жена мешала Сократу мыслить; Аристотель из-за куртизанки превратился во вьючное животное. Мы вновь видим проявление женоненавистничества, которое в изобразительном искусстве Франции усилилось, начиная с 1560 г. При этом отметим одну поразительную деталь: когда женщина олицетворяет высокие идеалы, она не одета по моде XVI в. — фигура обычно обнажена или скрыта античными одеяниями, возвышается на пьедестале или на фоне идиллического пейзажа. И наоборот, когда женщина символизирует пагубные качества, она изображается в обычной одежде и обстановке того времени. Так, добродетельная женщина выведена за пределы реальности, а порочная занимает в ней полноправное место и олицетворяет все смертные грехи. Л.Давен изображает их в 1547 г. в виде женских фигур, прикованных цепью к Правосудию. Правда, Гнев и Обжорство изображены мужчинами, но пять других пороков — Гордыня, Алчность, Зависть, Лень и Сладострастие — имеют женский облик. На лубочном парижском эстампе второй половины XVI в. только Жадность изображена в виде скупца, подсчитывающего золотые монеты, а шесть остальных пороков приписываются женщине: Прожорливость изображена в виде отрыгивающей за столом женщины; Сладострастие — это Венера с Амуром; женщина, заснувшая на соломе рядом с ослом, символизирует Лень; Гнев изображен в виде матери-детоубийцы на фоне пылающего города; Гордыня — это аристократка в дорогих одеждах, любующаяся на себя в зеркале, а рядом с ней павлин; Зависть изображена отвратительной обнаженной старухой, отбивающейся от змеиных укусов. На заднем плане художник изобразил Сатану как напоминание о Судном дне.
Написанные под влиянием античных басен или Апокалипсиса, эстампы неустанно твердят о губительной для мужчин искусственной власти женщины. Вот юноша перед выбором между добродетелью и пороком. Первая изображается в виде ангела в строгом одеянии и с ореолом сияния; порок изображен в виде куртизанки верхом на павлине и одетой по последней моде. Сюжет 'Красавицы верхом на Звере' Э.Делона ('мир, вкусив наслаждение, влечет человека в пропасть') воплощен в виде женщины, оседлавшей зверя о семи голов. Она весела, украшена венцом и экзотическим одеянием, грудь ее обнажена, она высоко подняла кубок наслаждения. Но на фоне адского огня изображен Сатана, жестом приглашающий ее в пекло. Искусство гравюры XVI в. запечатлело женщину в образе Медеи губительницы и отравительницы, соблазнившей Ясона и в конце концов убившей своих детей. Она изображена также в образе Цирцеи, превратившей в свиней спутников Одиссея.
Образ Медеи имел двойное значение — соблазна и женской жестокости. Мужчина XVI в. страшился этой жестокости. Поэтому Диана изображена неприступной девственницей, но ее целомудрие, дикое и опасное, символизирует непокорную природу. Актеон, увидевший богиню нагой, превращен в оленя и растерзан псами. 'Безумная Марго' Брегеля безусловно олицетворяет властную и своенравную женщину. Марго в сопровождении таких же безумных женщин нападает на мужчин, которым они были так долго подвластны. Освободившись, они рушат все. Возглавляя обезумевших воительниц, с мечом в руке и блуждающим взором мегера держит путь прямо в ад.
Женское неистовство часто имеет эротическую основу. Одна гравюра 1557 г. высмеивает мужей, не обладающих надлежащей силой. Четыре пожилые женщины разного сословия солят обнаженным снизу мужчинам 'и спереди, и сзади, чтобы прибавить им прыти и силы'. Другой шуточный сюжет, уже известный по итальянскому искусству XV в., был популярен во Франции и Фландрии во второй половине XVI в. под названием 'Влюбленная когорта и мужские штаны'. Толпа женщин оспаривает обладание мужскими подштанниками, по форме напоминающими мужской член. Надпись под рисунком призывает дерущихся женщин к сдержанности: 'Влюбленная когорта! Обращайтесь аккуратней с этим членом! Это вам не рука, нога или темя. Не повредите его в драке! Это семя, из которого произрастает человеческое племя'. Однако женская жестокость не останавливается на сексуальном уровне. Ярость Марго уходит корнями в желание обладать мужчиной, который непослушен брачным законам и по своей природе разрушитель. Поэтому-то на гравюрах второй половины XVI в. так настойчиво повторяется сюжет мужа-простака, отдающего бразды семейного правления в руки жены. По сути, это та же борьба за мужские штаны, но на этот раз между мужчиной и женщиной. Она напяливает его штаны, а он ее юбку, берет в руки прялку и становится на колени перед своей мегерой, а та дает ему тумака. Варианты этой сатиры можно встретить на изображениях 'перевернутого мира', так как женская разрушающая сила является одной из причин нарушения иерархии. Конечно, мир перевернулся, если жена берет в руки меч, а ее миролюбивый супруг — прялку. Непослушание слабого пола послужило фабулой басни, известной под названием 'Наковальня, поедающая добрых мужей'; она изображена в виде жирного чудовища, у нее нет недостатка в пище, потому что мужья предпочитают попасть в глотку чудовищу, чем жить со сварливой женой. Шыш, питающийся добрыми женами, изображен худым, как скелет, так как редко встретишь послушную жену. Так, женщина была представлена в искусстве как воплощение греха и бунтарства, тем более если речь шла о женщине из простонародья. В 'Безумном хороводе' (дерево, неизвестный автор, около 1560 г.) пятнадцать женщин символизируют пороки; у каждой из них шляпа с ослиными ушами, а в центре на возвышении стоит хозяйка танцев и играет на трубе. Пять женщин одеты изысканно, десять же остальных явно простого происхождения, как если бы степень разврата нарастала по мере снижения социального положения.
Важно также подчеркнуть еще одну аналогию: часто порок изображался в виде отвратительной старухи, любимой пособницы Сатаны. В эпоху Возрождения этот образ внушал настоящий ужас. Если в средневековье живопись и литература лишь слегка затрагивали эту тематику, то в начале Нового времени она становится доминирующей под влиянием античного искусства, которое стало более известно из-за произведений Боккаччо и «Целестины» Фернандо Рохаса (1499 г.). Эпоха Возрождения и барокко оставили в наследие отвратительный образ иссушенной словно скелет старухи, причем над созданием этого образа трудились такие аристократы пера, как Ронсар, Дю Белле, Агриппа д'Обинье, Сигонь, Сент-Аман и др.: 'Живая мумия, сквозь пергамент ее кожи можно изучать анатомию' (Сигонь); 'У нее источенные почерневшие зубы, гноящиеся глаза, сопливый нос' (Ронсар). Одним словом, старуха символизировала смерть: 'У нее потухший взгляд, она худа, как скелет, обтянутый кожей; живой портрет смерти, мертвый портрет жизни; бесцветная падаль, могильная мертвятина, могильный скелет, достояние ворона'. Такой
