потребности населения в условиях сокращения доходов от нефтяного экспорта. При этом (и это принципиально важно!) монополия внешней торговли была отменена не просто так, а на условиях бартера, то есть прямого обмена товаров. Нормативные акты запрещали торговать за деньги, чтобы у советских людей не было валюты, и разрешали только бартер, чтобы предприятия и кооперативы ввозили в страну дефицитные товары народного потребления.
Введение бартера во внешней торговле дало западным партнерам (а точнее — стратегическим конкурентам) Советского Союза, без всякого преувеличения, великий и полностью реализованный ими исторический шанс: возможность ввести принудительную конвертацию рубля по сверхвыгодному для них курсу. Этот курс устанавливался на основе сопоставления цен только коммерческого экспорта и импорта.
Основными товарами экспорта были сырье и продукция первого передела (нефть, металлы и, в лучшем случае, минеральные удобрения), а импорта — персональные компьютеры, пиво, сигареты, куриные окорочка (не потребляемые в США в силу концентрации именно в них вредных для здоровья гормональных добавок) и одежда. Таким образом, из страны вывозились биржевые товары (так как экспорт сложно- технических товаров даже «при прочих равных условиях» требовал активной поддержки, которой не могло оказать разлагавшееся государство), а ввозились наиболее дешевые в развитых странах и одновременно наиболее дефицитные в тогдашнем Советском Союзе потребительские товары.
Внешне введение принципиально дискриминационного курса выглядело как вполне демократичное, осуществляемое свободной экономической волей установление рыночного валютного курса на основе корзины покупок. Мы вывозили простые, биржевые товары, обрушивая цены мирового рынка (и разрушая тем самым собственную перспективу ценой качественного улучшения конъюнктуры для развитых стран), а ввозили в соответствии с нормальной рыночной, но абсолютно разрушительной для не адаптированной к рынку страны то, на что в стране были максимально высокие цены.
Таким образом, в результате неразумных действий советского руководства в стране была введена фактическая конвертируемость рубля по принудительному, заведомо не соответствующему на тот момент реальным экономическим потенциалам стран курсу.
Это естественное соотношение и возникшие на его основе «ножницы курсов», энергично и сознательно поддерживавшиеся нашими западными стратегическими конкурентами, стали окончательным ударом, добившим советскую экономику. В наихудшем положении, практически без шансов на выживание, оказались все высокотехнологичные, то есть потенциально наиболее конкурентоспособные, отрасли: ценность их продукции оказалась равна нулю, так как на внешних рынках их было просто некому продавать (потребительские товары неконкурентоспособны, а военная и в целом сложная техника не может широко продаваться без усилий государства). А материальные ресурсы, потребляемые этими отраслями, оказались исключительно ценными и ликвидными и стремительно пошли на экспорт, лишая их самой возможности продолжать производство, не говоря уже о его развитии.
С другой стороны, при формировании внутри страны нового потребительского стандарта на его компоненты резко выросли цены. Зарплаты в ВПК стали быстро отставать от инфляции, и его работники оказались перед выбором: податься либо на Запад, возможно, сохраняя квалификацию, либо в «челноки».
Разбалансировка любой системы бьет, прежде всего, по самым слабым ее местам. В Советском Союзе таковым был потребительский сектор. Ему все больше не хватало необходимых ресурсов, так как государство по инерции продолжало концентрировать их в ВПК, и даже в больших, чем раньше, размерах, потому что именно из ВПК, пользуясь его закрытостью, было удобней всего перебрасывать их на экспорт (а, кроме того, он по чисто технологическим причинам потреблял наибольшее количество наиболее ценных материальных ресурсов).
С другой стороны, импорт, резко удорожая продукцию, запускал вымывание из оборота дешевой российской продукции, которой становилось невыгодно торговать и которая отторгалась поэтому рыночно ориентированной торговлей. Это вымывание лишало российского производителя средств и как минимум останавливало его развитие.
В результате у населения (работающего в основном именно у производителя, ориентированного на внутренний рынок) не оказывалось денег, чтобы купить дорогую продукцию, а дешевой попросту не было. В обществе стада стремительно расти социальная напряженность, которая многократно усугублялась из-за проблем и социально-психологических комплексов, связанных с уходом Советского Союза из Восточной Европы и внутренним разложением.
На это накладывалось широкое распространение материального стимулирования при сохранении системы централизованного распределения натуральных ресурсов как основы политической власти. Результатом стал переизбыток наличности на потребительском рынке и его разрушение еще и по этой причине.
При этом государство вообще никак не сопротивлялось деструктивным тенденциям, так как немедленного обогащения жаждало подавляющее большинство образующих его элементов. В результате советская экономика рухнула, разорвав страну и похоронив под своими обломками и обрушивший ее вследствие своей неконтролируемой жадности класс присваивающих чиновников — партийно-хозяйственной номенклатуры.
Возник вакуум власти, на фоне которого наиболее массовыми и одновременно прибыльными видами бизнеса на всех уровнях стали торговля и валютные операции. Социальная структура общества была разрушена, размолота в пыль. Люди, которые в этих условиях держались «на гребне волны» и, зарабатывая деньги, успевали думать о будущем общественном устройстве и имели возможность влиять на него, уже не просто хотели денег. Они понимали, что получение денег — это не результат, а процесс, и в отличие от предшествовавшей им партхозноменклатуры осознанно хотели их зарабатывать.
Для этого надо было, прежде всего, владеть заводами, оставшимися от Советской власти и в то время, как правило, несмотря на общую разруху, в целом еще достаточно успешно функционировавшими.
Желание владеть заводами было наиболее осознанным у директоров, которые и так управляли ими, однако так или иначе этого хотели все, заработавшие значительные суммы легких денег и понимавшие, что возможности мгновенного обогащения будут, в конце концов, исчерпаны, — от комсомольских активистов, использовавших возможности ВЛКСМ для развития своих кооперативов, до удачливых фарцовщиков и бывших цеховиков.
Политики-демократы, взгромоздившиеся, как обезьяны на мачту, на вершину дрожащей и раскачивавшейся административно-управленческой пирамиды, отчаянно нуждались в поддержке бизнеса и с радостью пошли навстречу.
Главная цель ваучерной приватизации, как это было открыто и с торжеством признано в последующем, заключалась, прежде всего, в выполнении желаний директоров (на следующем историческом витке заклейменных «красными», но тогда еще являвшихся политическими союзниками прорвавшихся к власти демократов) и передаче управляемых ими заводов в их собственность.
Надежды на то, что это придаст директорам дополнительную мотивацию, которая будет способствовать стабилизации производств и минимизации последствий их стихийного перехода с прекратившего существование централизованного планирования на, как тогда говорили, «рыночные рельсы», безусловно, имели место. Однако они не только не оправдались (так как выросшие под госплановским зонтиком директора в целом оказались не приспособленными к реалиям «дикого рынка» и начали разворовывать переданные им заводы просто от бессилия), но и с самого начала были для авторов ваучерной приватизации лишь сопутствующим мотивом, второстепенным аргументом.
Более существенной (хотя также, безусловно, второстепенной) причиной игр вокруг ваучеров стало отвлечение людей от падения уровня жизни, хозяйственного хаоса и политической борьбы конца 1992–1993 годов. (До этого ту же самую роль сыграла приватизация квартир населением, достаточно эффективно отвлекшая людей от спровоцированного демократами, заранее объявившими о либерализации цен, ужаса последних двух с половиной месяцев 1991 года, которые сейчас любят демонстрировать в качестве доказательства неэффективности советской системы хозяйствования, хотя они если что и доказывают, так это исключительно невменяемость российских реформаторов.)
Ваучерная приватизация сыграла и исключительно значимую социальную роль. Начав формирование
