модернизацию самого себя и своей страны, должна стать тема качества и мотивации власти, которая близка людям и которую мы не смеем отдавать никому — ни либералам, ни тем более бюрократам.
А для этого, коллеги, надо решить проблему с организационной импотенцией.
Спасибо.
Попытки приватизации «русскости»: борьба за огонь
Последней частью советского наследства, еще никем не захваченной и не использованной в качестве ресурса в конкурентной борьбе, остаются сердца и души людей, — признательность и симпатии к тому хорошему, что делал Советский Союз, и культурный код, созданный им и сохранившийся даже после тщательного выкорчевывания советского национального характера.
Борьба за этот ресурс наиболее сложна и деликатна — именно потому она еще не закончена. И нынешняя российская бюрократия проигрывает эту борьбу так же, как она проигрывает все схватки, не решаемые подлостью, подкупом и насилием.
Уже к 1993 году коммерсанты четко знали, что слово «русский» в названии торговой марки обеспечивает повышенное внимание покупателей к практически любому товару.
Новой легитимности не создано, советская была дискредитирована, и попытка «возврата к корням» представлялась вполне естественной.
Но сразу же возникли проблемы. «Россия, которую мы потеряли», казалась раем только в демократического угаре перелома 80-х и 90-х. В конце концов, стало ясно, что крах царизма и кошмар гражданской войны был вызван собственными пороками тогдашнего общества, а отнюдь не десантом марсиан и «жидокомиссаров».
А либеральные реформаторы, получившие полную свободу рук, своими разрушительными, предельно циничными и безграмотными действиями очень быстро реабилитировали Советскую власть и коммунистов. В результате, поскольку новая российская легитимность так и не была создана (вся энергия государства уходила на разворовывание и освоение другими методами созданного в Советском Союзе), реальным источником легитимности стал именно СССР, что точно ощутил и выразил Путин всем своим стилем.
Однако советская легитимность оказалась для нынешнего государства с органически присущей ему идеологией ужасно неудобной, тесной и мешающей, так как при всех своих формальных достижениях она имела совершенно неприемлемое, противоестественное для нынешнего государства содержание — ответственность перед обществом, стремление к его развитию и гуманизации.
Конечно, это содержание понималось крайне превратно, а реализовывалось и того хуже — иначе мы и сейчас ходили бы с паспортами образца 1977 года. Но при всем том содержание советской идентичности, советских ценностей вступает в слишком уж разительное, непримиримое противоречие с практикой и смыслом современного государства.
Из порождаемого этим неудобства и возникает широко распространенное стремление «забыть СССР» и апеллировать напрямую к царской России, а лучше — княжеской Руси, когда государственного стремления к справедливости не существовало, а народ терпел и худшее, чем сейчас. Достаточно вспомнить, как в результате царствования Петра Великого, чей портрет демонстративно висел вместо ельцинского на стене кабинета одного из нынешних «вождей», население нашей страны сократилось на треть. Немаловажно и то, что царской России, в отличие от Советского Союза, никто не помнит, и про нее можно сочинять любые небылицы.
Конечно, Россия является естественной наследницей не только Советского Союза, но и тем более русскости, что бы ни понимать под этим термином. Однако по милой привычке коммерческих и силовых олигархов «русскость» как основа идентичности была приватизирована — объявлена неотъемлемой принадлежностью, практически собственностью правящей бюрократии. А народу вербально и невербально (что более доходчиво) объясняется: не трожь своими грязными лапами нашу святую русскость! Кто смеет рассуждать о ней самостоятельно — ксенофоб и либо русский фашист, либо исламист, либо того хуже— демократ. Экстремист в любом случае.
И против кристального интеллигента Пионтковского возбуждается уголовное дело за экстремизм, разжигание межнациональной и социальной розни — в том числе и за книгу под говорящим названием «За Родину, за Абрамовича — огонь!». В ней убедительно показано, что вчерашние коммерческие и сегодняшние силовые олигархи подменили собой понятие Родины и этим крайне затруднили как ее защиту, так и сам естественный патриотизм.
Понятно, что к русскости, живущей в сердце каждого из нас, эта официальная приватизированная «русскость» имеет такое же отношение, как дикий то ли феодальный, то ли рабовладельческий «капитализм» силовой олигархии к нормальным рыночным отношениям.
Жить в такой России стало немного нелепо, и каждый остающийся стал придумывать себе и вокруг себя свою собственную, личную Россию и пытаться жить в ней, как в коконе.
Единая ткань общественной жизни, порванная пополам в 1987–1993 годах, разрушилась на бесчисленное множество личных пространств.
Это удобно для нового объединения вокруг новой идентичности, но и опасно: если таковая не сложится (а пока она не складывается — вокруг силовых олигархов может сложиться только зона, а не идентичность), страна будет разорвана внешними идентичностями, в том числе наиболее крупными цивилизационными— западной, исламской и китайской.
Однако общественный организм жив, и, раздавленный в России, начал пускать ростки за ее пределами.
Эмиграция вновь приобретает социально значимый характер. Последовательное уничтожение провинции, невидимое из Москвы и Санкт-Петербурга, стихийное и почти повсеместное поощрение государством варваризации общества во всех ее проявлениях, вызванный этим рост межнациональной и социальной напряженности выталкивает из страны новую волну россиян.
Люди снова стали уезжать из России.
Без пафоса, без надрыва, без крика. Молча, стесняясь этого и часто рассматривая отъезд как личную и семейную трагедию.
За редчайшими исключениями, это не политический акт — это личный частный выбор. Делаемый осознанно и с открытыми глазами, а не «под влиянием тлетворной западной пропаганды».
Делаемый теми, кто зарабатывает ощутимые деньги и задумывается о будущем — своем и своих детей.
Официальная статистика этого, как и многого другого, не отражает. По ней выезд из страны за пределы СНГ сокращается неуклонно и даже быстрее инфляции: с 63,4 тыс. чел. в 2000 году до 18,8 тыс. чел. в 2006, в том числе в Германию — с 40,4 до 8,2 тыс., в США — с 4,8 до 3,1 тыс., в Израиль — с 9,4 до 1,4 тыс.
Но ведь люди, уезжая, весьма часто не заявляют об этом, а начиная жить «на два дома», — не заявляют практически никогда. Сохраняют гражданство, получая за рубежом разрешение на постоянное проживание и за версту обходя «родное» консульство. Самым ярким примером такой незаметной эмиграции стал выезд в преддверии и в ходе «оранжевой революции» значительного числа россиян на Украину как «территорию свободы, где можно не носить с собой паспорт», приведший в Киеве к зримому повышению стоимости жилья и квалифицированного труда.
Еще три года назад число россиян в Лондоне оценивалось в 230 тысяч. Сейчас — уже в 300 тысяч. Их численность во Франкфурте оценивается в четверть миллиона. Русские туристы в Европе стесняются ругаться матом: лавинообразно растет число мест, где их могут понять «местные».
Моделей выезда много. Кто-то сдает московские квартиру и дачу и на эти деньги прекрасно чувствует себя в Чехии. Кто-то поехал повысить квалификацию и обнаружил, что нужен «там», а не «здесь». Кто-то расширил бизнес и открыл для себя миры, в которых не нужно платить взятки. Совсем не фешенебельные — ту же Польшу, к примеру. Кто-то пообщался с «правоохранительными» органами или платным «здравоохранением». Кто-то осознал, что его ребенок употребляет слово «враги» раз в пятьдесят чаще, чем
