вскидывали ноги в дорогих штиблетах, громко пели вразнобой:
Допев и доплясав, полусогнулись, уткнулись лбами в спины впередистоящих, разом выкинули руки в обе стороны, получился настоящий самолет.
— Это чьи поля? — голосом задорного мышонка пропищал директор меднорудной шахты.
— Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса! — хором прокричали остальные.
— А это чьи владения? — пискнул начальник налоговой.
— Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса! — развеселая колонна накренялась, тревожно жужжала, снова ложилась на курс.
— Тут чье хозяйство?!
— Маркиза, маркиза, маркиза Карабаса!
Губернатор и Ройтман тихо, затаенно улыбались; остальные бескорыстно хлопали в ладоши.
На подиум поднялся гендиректор комбината, как все торинские начальники, сухой, высокий, со вздувшимися венами на бритом черепе: он напоминал анатомический рисунок, на котором обозначены сосуды и сухожилия. Взмахнул рукой (очень узкая ладонь, суковатые длинные пальцы, того и гляди оторвутся):
— Оркестррр! Нашу, любимую!
Музыканты, все в черном, вышли под единственный софит, деловито поклонились, крючковатый дирижер вонзил свою палочку в воздух, и понеслась знакомая мелодия.
— Песня о сексе!
Гендиректор приятно запел:
Ничего на свете лучше нееету,
Ничего на свете лучше неету,
Ни-чегооо!
На свете!
Лучше!
Нету!
Ничего на свееете лучше нееету!
Ла-ла-ла-лала,
Лалала-ла-ла,
Лалала!
Е! Е!
Е! Е!
Пили, говорили тосты, за Самого, за губернатора, за Ройтмана, как накатим, как накатим, как накатим… наше троекратное краснознаменное, с оттяжкой… И снова громогласно пили, если строганину из нежнейшей нельмы, закрученную бело-розовыми перьями, ее все называли
— Пора, — сказал вдруг изрядно напившийся Ройтман.
И пьяный губернатор подтвердил с какою-то паталогической серьезностью и даже скорбью в голосе:
— Пора.
Земство разом отодвинуло тарелки, тяжелые ножи и вилки застучали барабанным разнобоем. Застегивая пиджаки и фраки, знающие гости потянулись к незаметной двери за просцениумом; Павел, сгорая от любопытства, поспешил за ними.
Они переместились в залу, похожую на игровую зону казино. Здесь не было ни окон, ни часов, стены обиты тяжелым панбархатом, мрачновато-бордового цвета. В центре залы — еще одна стеклянная стена, с прозрачной запирающейся дверью; за стеклянным ограждением, как внутри гигантской колбы, раскинулся огромный черный стол, со скругленными уютными краями. Не сговариваясь, гости разделились на две группы; некоторые, во главе с начальником и
Помощник губернатора привычно сел на заглавное место и стал перемешивать карты.
Что-то слишком тонкая у них колода…
Из динамиков рванулся громкий голос:
— Господа! Внимание. Мы начинаем.
Помощник губернатора метал; колода была тонкая, усохшая; карты пролетали вдоль стола и ложились точно перед игроками. Каждому досталось по одной.
— Господа, в нашем городе ночь!
Все поспешно натянули маски на глаза.
— Честные граждане спят! Но мафия не дремлет!
Четверо участников бесшумно приподняли маски. Молча поглядели друг на друга и опять прикрылись.
— А где же Комиссар Каттани?
Михаил Ханаанович сдвинул повязку на лоб; со смесью раздражения и самодовольства подмигнул ведущему и закрылся маской, как забралом.
— Наступило утро! Господа, поздравляю вас, в нашем городе обосновалась мафия!!!
А, так вот что это за игра. Павел много слышал про нее, но самому играть не доводилось. Когда-то это было модным общежитским развлечением; на ободранном щите для объявлений по пятницам вывешивали яркие плакаты: «Товарищи студенты! Не проходим мимо! Завтра выходной! Играем в МАФИЮ! Сбор в холле 4-го корпуса!». Но туда ходили только технари, несколько психологинь, юристы; они разбивались на группы, занимали все пластмассовые столики, выставленные в холле, и шумно резались до самого утра. Историки, филологи, искусствоведы презирали этот способ выжигания пустого времени. Они предпочитали собираться на квартире у кого-нибудь из ленинградцев, варили пушкинскую жженку или алкогольный гогель-могель с ромом, сочиняли яркие пародии на «Иисус Христос — Суперзвезда», соревновались в буриме и шарадах, а когда перепивались до соплей, разбредались по грязным кроватям и возились парочками, стараясь не слушать, как в полуметре стонут и пыхтят другие.
Проснувшись, жители захваченного города стянули маски.
— А я, — азартно спорил губернатор с председателем правительства, — говорю вам: Иванов — на подозрении!
Иванов возмущенно парировал:
— А я, Аскер Камильевич, подозреваю вас! Вы хотите выбить меня, потому что вы мафия! Предлагаю вас арестовать!
— Сильное заявление, Иванов. Ты хорошо подумал? — как бы весело сказал губернатор.
— Аскер Камильевич, да что вы, я так…
— Стоп, Аскер, здесь нет начальников и подчиненных, — вступился Ройтман. — Давай играть по правилам.
— А может, вы и есть та мафия? — вступился областной прокурор за губернатора.
И все сошлись на том, что Ройтмана полезно отстрелить.
Лицо его перекосилось; сколько разных масок Михаила Ханаановича видел Павел — обезжиренного идиотика, резкого умника, пресыщенного властью хозяина жизни; в этот раз перед ним был дворовый бандит, которого унизили, и он сидит на корточках, и цыкает длинной слюной, прежде чем рывком подняться, вынимая финку из-за голенища.
— Это вы меня решили отстрелить? Меня? Вы забыли правило: если хочешь со мной говорить, то молчи.
Несколько секунд понадобилось Ройтману, чтобы совладать со злобой, вспомнить, что это игра; в
