тобой летела дочка… потому что все это не клеится.
— А что ты мне понравилась — веришь?
— Дай подумать. Что понравилась — верю.
— Уже хорошо. Еще по глоточку?
— Давай.
В зал они вернулись размягченные. Полосатый конферансье важно выговорил: А-льбениц! И с несомненным удовольствием добавил: И-саак!
4
На улице чуть подморозило, холодок покусывал за щеки, но беззлобно; Павел вскинул руку, чтобы взять такси, но Влада его попросила, тихо, ненастойчиво:
— Слушай, я тут как мышка в клетке, ни разу еще не гуляла. Давай хоть немного пройдемся? Полчасика? Потом поймаем машину.
— Конечно, как скажешь.
Он даже рад был оттянуть финальную минуту, когда придется деревянным тоном, сгорая от чувства неловкости, пошло приглашать на огонек и ожидать всего, чего угодно — иронии, согласия, отказа.
Ярко-желтая трасса упиралась в голубую площадь; бледно освещенная по краю, площадь в сердцевине меркла, погружалась в роковую темноту. Маленькая узкая ладошка выпорхнула из рукава и юркнула к нему под локоть:
— Ой, мне все-таки страшно.
Она игралась, это было слышно, никаких намеков на проснувшееся чувство, но Павел все равно испытал прилив горделивой нежности.
— Ничего не бойся, ты со мной.
Дойдя до середины площади, Павел вдруг остановился.
— Ты чего? — спросила Влада.
— Хочу убедиться, что в Сибири имеются звезды.
— Романтично, — усмехнулась Влада.
Но все-таки закинула голову к небу. И оказалось, что она ему — по росту. Не нужно было привставать на цыпочки, чтобы ласково коснуться губ — губами.
Влада на секунду отстранилась, глаза у нее сделались строгие.
— Это что ж такое?
Но тут же опустила веки и открылась губами навстречу, чтобы вместе с Павлом таять до дрожи в ногах. Что-то, бродившее в ней весь сегодняшний день, попросилось наружу, и она решила вдруг не сопротивляться, а, будь что будет. Было — хорошо.
Так они стояли в середине площади, как памятник зимним свиданиям; в голове все путалось, что же ты делаешь, как чудесно, да не может быть, а дальше как… тут Павлу в бок уперлось что-то острое и твердое:
— Без паники.
Опьяненный Павел не сразу осознал, что происходит. Влада сдавленно ойкнула.
Предмет вдавился в бок еще сильнее.
— Говорю, без паники.
Наркотическое возбуждение cпало: со спины к ним подошли два пацаненка, лет по шестнадцать, может — по семнадцать; оба неуклюжие и тощие, лица полускрыты за приподнятыми воротниками, на одинаковые головы натянуты тугие шапочки, какие носят южные торговцы на дешевых рынках. Один из пацанят молчит и смотрит в сторону, другой командует:
— Тихо. Идёте вперед.
Влада прижалась к Саларьеву, вцепилась коготками в локоть; ее била мелкая дрожь. Все, им приходит конец, этот непонятный мальчик с самолетом и такими мягкими мягкими губами, как будто даже не совсем мужскими, ничегошеньки не сможет сделать.
Павел сиплым, севшим голосом спросил:
— Чего хотите? — И грозно прокашлялся.
Пацаненок грязно выругался — прозвучало это как заученный урок — и немного смущенно добавил:
— Денег хотим. Только отойдем подальше.
Страх сковывал Владу, она как будто ничего не видела, не различала слов, только слышала какой-то общий гул. А Павел, тот наоборот, собрался, превратился в зрение и слух. Вдалеке, за кромкой фонарного света, едва просматривалась темная фигура: кто-то контролировал происходящее, старательно кутаясь в тень. Пацаны сбавляли шаг — и неизвестный тут же замедлялся; они ускорялись, и он устремлялся вперед. Опытный учитель принимает зачет у студентов? Коллоквиум по уличному нападению? Тогда, ребята, будет вам сегодня
Совершенно перестав бояться, Павел высвободил левую руку, продолжая правой поддерживать Владу; положил ладонь на плечо пацаненку, как взрослый — подростку.
— Ты чего это? — вздрогнул тот, и от ужаса дернул рукой; лезвие вспороло пуховик, мальчик окончательно перепугался, и стал по-настоящему опасен.
— Спокойно, спокойно, все нормально, куртку поменяем, не волнуйся…
Саларьев вел себя отечески заботливо, поглаживал мальчишку по плечу, и чувствовал, как тот сникает; воля начинающего вора была уже подавлена, он полностью и без остатка подчинялся Павлу.
— Ты, главное, не нервничай, мы все решим.
— А я ничего и не нервничаю! — с неуверенной злобой ответил грабитель.
И окончательно обмяк.
Они дошли до края площади и снова уперлись в безлюдную желтую трассу; через дорогу стразами сверкал спортивный комплекс; из глухой тени за ними наблюдал суровый педагог.
— Ну чё, — не попадая в тон, как в рукава, развязно потребовал мальчик, — давай.
— Что — давай? — как бы недоуменно переспросил Павел.
— Деньги давай, кошелек.
— Слушай, нет у меня кошелька. Просто деньги сунул в карман, и пошел.
— Кому другому расскажи.
— Да зачем мне врать?
— Давай.
— Погоди, а я с чем останусь?
— Ну послушай, ты чего. Как я без денег уйду? — Пацаненок почти умолял.
— Ладно, бери. — Павел сунул руку в карман, и, не вынимая портмоне, вылущил из него купюру. – Только я тебя прошу, подумай, стоит ли тебе этим делом заниматься.
Цапнув подачку, как щенки хватают на лету объедки, пацанята побежали в темноту, к учителю. А Павел потянул с собою Владу: быстрее, быстрей, пока не опомнились.
Влада благодарно подчинилась.
5
Шампанское в бокалах было синее, отсвечивало синим блузка Влады, им было хорошо, они смеялись. Страх кончился, осталась счастливая легкость. Пьяное шипение веселых пузырьков, страстный подростковый спор о пустяках, фразы, брошенные на полпути… Сквозь еле уловимые духи проступал весенний запах свежей кожи и едва-едва заметной тонкой пудры. Господи, чего он был лишен все эти годы... Влада с удовольствием поведала Саларьеву про то, как жила в Судаке и в Запорожье, про балетную школу и про гадского гада Семена, а Павел — про свое приазовское детство, и про рыбалку на камнях… Они поговорили обо всем, о друзьях, о деньгах, даже о политике, только об одну-единственную тему ударялись,
