Кривицкий купил даже тюль и тяжелые шелковистые шторы. Катя видела: хирург обладает большим вкусом, потому что очень скоро квартира стала смотреться как на картинке в каком-нибудь журнале. Раньше Катя никогда не видела такой мебели, а потому даже стеснялась ее шикарности. Еще бы: простая библиотекарша, а живет как кинозвезда.
– Виталий Эдуардович! Вы ставите меня в неловкое положение! – как-то сказала она Кривицкому.
– Почему? – искренне удивился он и в полной растерянности осел на удивительно маленький аккуратный диванчик, который мог раскладываться вперед, превращаясь в довольно широкую кровать.
– Ну... потому что... я боюсь даже кого-нибудь пригласить сюда...
Виталий Эдуардович ничего не спросил, но его лицо выразило такое недоумение, что Катя поспешила с разъяснениями:
– Понимаете, мои родные и... знакомые... они нисколько не сомневаются в том, что моей библиотечной зарплаты не хватит и на один этот диван... а тут еще и торшер, и трюмо... а занавески... как во дворце...
Кривицкий немного помолчал, глядя в пол, потом поднял на нее потускневшие глаза и севшим голосом проговорил:
– А ты им скажи, что я воспринимаю малыша как своего внука... и потому имею право...
На этом он как-то замялся и опять замолчал, и Катя вынуждена была снова спросить сама:
– А я... А меня вы как воспринимаете?
Виталий Эдуардович нервно повел плечами и ответил, с трудом подбирая слова:
– Как воспринимаю... как родственницу... жену... то есть... вдову... сына... И ничего в этом такого нет... У меня хорошая зарплата. Мне девать ее совершенно некуда... ты же знаешь... А тут малыш растет... Надо, чтобы у него все было...
– Но малышу совершенно не нужно трюмо... и вот эти...
– Катя! Какая ерунда – это трюмо! – довольно резко оборвал ее Кривицкий. – Я тебя прошу, позволь мне вас с Гришенькой побаловать... Мне же больше некого...
– А Костя?
– А Костя – мужчина! Он во мне не нуждается! И потом, я ему посылаю, как студенту... Но если вдруг ему понадобятся деньги на обустройство семейного гнезда, я конечно же не откажу! Он еще на год останется в Москве, в ординатуре, потом, возможно, приедет сюда, тогда и будем думать, как ему помочь. А сейчас ты у меня... одна здесь... Так можешь передать своим друзьям и родственникам, что невестка Виталия Кривицкого никогда не будет ни в чем нуждаться!
В тот день на этом монологе вопрос был закрыт. Но Катя чувствовала, что давно интересует Кривицкого не как невестка. Возможно, знаменитый хирург города Анисимова еще не отдавал себе в этом отчета и надеялся на то, что проявляет к Кате с Гришенькой исключительно родственные чувства. Но Катя была женщиной, а потому видела, какими беспомощными становятся глаза Виталия Эдуардовича, когда он смотрит на нее. Только не это оказалось самым страшным. Хуже всего было то, что Катя сама больше и больше становилась зависимой от него. Бывший свекор казался ей слегка постаревшим Германом. Она сама не могла бы объяснить, почему никогда не желала, чтобы погибшего мужа заменил Константин, почти точная его копия, и почему она вдруг так расположилась к отцу братьев. Катя скучала в его отсутствие, старалась накормить как можно лучше, задержать в квартире любыми способами. Конечно, в этом ей очень помогал Гришенька, которого надо было то искупать, то переодеть, то заставить съесть овощное пюре. Кривицкий охотно принимал правила игры. Он возился с малышом долго, пока тот чуть ли не засыпал на его руках. Потом находил в квартире какие-нибудь мужские дела, не терпящие отлагательств. Он мог бесконечно возиться с электроплиткой, с утюгом, с торшером, который, к его счастью, иногда почему-то мигал.
И однажды случилось то, что должно было случиться. Руки Кати и Виталия Эдуардовича встретились на чайном бокале, который они одновременно хотели взять. Оба руки отдернули, будто бокал был невозможно горячим, оба смутились, а потом Кривицкий слегка обнял за плечи отвернувшуюся от него Катю и сказал:
– Не бойся меня, Катюша. Я ничего не сделаю из того, чего ты не захочешь... Но думаю, пришла пора сказать: я люблю тебя...
Катя дернулась, чтобы вырваться из его рук, но Виталий Эдуардович держал крепко.
– Подожди... Это случилось не вдруг... Ты мне понравилась сразу, как только Герман привел тебя в наш дом. Я знал, что Елена... Впрочем, о тех, кто ушел, либо хорошо, либо никак... В общем, я не давал своему чувству развернуться, пока Гера... был жив... Старался не думать... ушел в работу с головой... Да и сейчас я ничего не затевал! Честное слово, даже не подозревал, что все так обернется! Думал: помогу вам устроиться – и все... и не смог вовремя уйти... Но ты... – он убрал руки с Катиных плеч, – всегда можешь указать мне мое место. Я старше тебя... Ты вполне можешь устроить свою жизнь с ровесником, а я...
– Нет! – выкрикнула Катя и обернулась. Ее глаза сказали ему куда больше, чем крик.
– Катя... – потерянно пробормотал он и провел рукой по ее щеке.
Она наклонила голову, прижала его ладонь к своему плечу и закрыла глаза от переизбытка впечатлений. Она не ждала от него этих слов. Хотела, но не ждала. Или ждала, но не надеялась, что они прозвучат именно сегодня, а когда они прозвучали, совсем потеряла голову. Она не имеет никакого права любить отца погибшего мужа. И он не имеет права любить ее... Это нехорошо... неправильно... Но как все же хорошо...
Виталий Эдуардович прижал Катю к себе, и она чуть не задохнулась таким родным его запахом: смесью ароматов больницы, табака и... почему-то... Гериной кожи...
В этот вечер хирург Кривицкий так и не ушел от Кати. Она заснула в его объятиях, и именно он несколько раз вставал ночью к Гришеньке, с неохотой выпуская ее из своих рук. Утром они одновременно проснулись по звонку будильника, посмотрели друг на друга и смутились. Хорошо, что Гришенька, всхлипнув, почему-то не проснулся, что позволило Кате не вставать с постели. Она с головой накрылась одеялом, чтобы не смотреть, как Виталий Эдуардович одевается. Все, что вчера вечером и ночью казалось ей таким естественным и единственно правильным, утром почему-то стало ненормальным и постыдным.
Похоже, хирург тоже чувствовал себя не в своей тарелке, потому что не стал дожидаться, когда она поднимется, а сразу завозился в коридоре. Катя поняла, что он надевает пальто. Ей захотелось заплакать. Конечно, он больше не придет. Разве можно, испытав такое мучительное чувство стыда, снова пройти по тому же пути? Любовь между ними невозможна. Городок у них небольшой, сплетни разносятся со скоростью света. Разве такому известному человеку, как хирург Кривицкий, захочется, чтобы ему перемывали кости за связь с Катей? Конечно нет. Да и ей не хочется этого... Она не посмеет и носа высунуть из квартиры, а у нее ребенок... Его надо везти в ясли, самой – идти на работу, в библиотеку, и сидеть там в читальном зале у всех на виду...
– Прости меня, Катенька... – вдруг услышала она и резко откинула от лица одеяло.
Виталий Эдуардович сидел на постели в распахнутом пальто.
– Почему вдруг... простить? – прошептала она.
– Потому что я чуть не ушел, не сказав тебе ни слова... Почему-то показалось, что ты не захочешь меня видеть...
– Я? – удивилась Катя, хотя только что думала о том, что им не стоит больше встречаться.
– А разве нет... – проговорил он без особого вопроса в голосе. – Я и сам подумал, что... В общем, ты догадываешься... Но ведь... любовь не спрячешь в дальний ящик стола. Мне никуда от нее не деться, и я... готов... лишь бы ты согласилась...
То, что он сказал, было не очень понятно Кате, но она точно знала, что не пара хирургу Кривицкому. Она, ничем не примечательная девушка с улицы, которая вела к заводской проходной, не очень-то была парой и Герману, но хотя бы совпадала с ним возрастом. С Виталием Эдуардовичем ее разнило все. И тем не менее она почему-то сказала совсем не то, что должна была:
– Я люблю тебя, Виталий... И мне тоже от этого никуда не деться...
Он, резко наклонившись, приник к ее губам и долго-долго не мог оторваться. Катя вынуждена была оттолкнуть его руками, сказать:
– Иди... но только... возвращайся, пожалуйста... хоть иногда...
