– Девочка... Сонечка... – говорила я ему и давилась слезами. – Дочка моей подруги... Мы ее вместе растили...
Беспрозванных тоже мгновенно оделся. Я виновато посмотрела ему в лицо и, глотая слезы, пробормотала:
– Извини... мы как-нибудь в другой раз... До Альбинки пилить на двух автобусах...
– Наточка! Какие могут быть автобусы, когда человек умирает? – Валера схватил телефонную трубку и вызвал такси.
– Пока это такси дождешься! – рыдала я.
Меня еще никто никогда в жизни не называл Наточкой. Бывший муж Филипп звал меня, как Володька Бондарев, и как Дюбарев, – Натахой. И вот я должна была проглотить это новое имя вместе со слезами по Сонечке.
– Да ты что, сейчас такси приезжает через пять минут, – сказал Валера и оказался прав.
Минут через двадцать пять мы уже выгрузились из машины возле Альбинкиного дома. Около их подъезда стояла «Скорая помощь».
Мы влетели в распахнутую Альбинкину квартиру как раз тогда, когда окончательно обесцветившуюся Сонечку собирались вынести из нее на носилках.
– Головой вперед, значит, жива, – шепнул мне Валера.
– Что с девочкой? – вцепилась я в молодого симпатичного врача с усиками.
– А вы кто? – деловито осведомился он.
– Я? Я... я – ее родная тетя! – Я решила, что это не такое уж и вранье.
– Значит, сестра матери? – уточнил врач.
Я на нервной почве не очень поняла, чья я сестра, но утвердительно закивала головой.
– Значит, так! – начал врач. – Девушка пыталась вытравить ребенка. Мы увозим ее в Институт акушерства и гинекологии имени Отто, а вы окажите помощь ее матери, то есть своей сестре, а то она совсем никакая. – И он кивнул на Альбинку, безучастно сидевшую на диване. – Я сделал ей укол, минут через десять она заснет. Хорошо бы, чтобы вы остались с ней на ночь. Мало ли что... А завтра можно будет приехать в институт, чтобы проведать девушку.
Врач попытался отцепить от своего халата мои руки, но ему это не удалось.
– Да не волнуйтесь вы так! – ободряюще улыбнулся он. – Самое худшее уже позади.
– Она не умрет? – прошептала я и самостоятельно отцепилась от его халата.
– Нет.
– А рожать сможет? Потом?
– Ну... об этом говорить еще рано. – Врач вздохнул и, подхватив свой чемоданчик с лекарствами, вышел из квартиры вслед за носилками.
Я проводила Сонечку до машины. Когда я вернулась в квартиру, Валера поил Альбинку водой. Ее зубы стучали о край чашки, вода проливалась на грудь, обтянутую любимой мохеровой кофточкой цвета бутылочного стекла, но понемножку она все-таки глотала.
– Ты ложись, Альбиночка, – ласково сказала я ей, когда она напилась, и попыталась уложить на диван.
Она вскинула на меня свои светло-голубые Сонечкины глаза и сказала:
– Это мы с тобой, Наташа, виноваты!
– Кто ж еще, если у нее, кроме нас, никого нет, – согласилась я с подругой.
– Нет, ты не поняла... Она не простила нам, что мы разговаривали с Даниилом.
– А откуда она... – начала я, но Альбинка меня перебила:
– В училище какая-то разборка вышла...
– Значит, все-таки он гадом оказался! И из-за этого мерзавца она... Что она сделала, Альбинка?
– Кто-то ее научил... В горячей воде с горчицей сидела... сказала, что почти в кипятке... и еще что-то выпила... Я прихожу с работы, а она на полу лежит в коридоре, а под ней... – По лицу подруги прошла судорога. – Под ней... лужа крови... море крови... Ты даже не представляешь... А лицо такое испуганное... и еле шепчет... еле шепчет...
– Ладно, Альбиночка, не надо это вспоминать. – Мне все-таки удалось уложить ее на диван. – Сейчас наша девочка уже вне опасности. Так доктор сказал, а он врать не будет. Теперь ты давай засыпай, а завтра, прямо с утра, мы поедем к Сонечке, и все будет хорошо.
Последним, что сказала Альбинка перед тем, как заснуть, было следующее:
– А фамилия Даниила – Коньков. Я совсем недавно уже слышала эту фамилию... Какой-то Коньков приходил к нам на абонемент...
Я сняла с подруги тапочки, укрыла ее пледом и повернулась к Беспрозванных. Он все это время стоял, привалившись спиной к дверному косяку.
– Фамилия нашего нового главного электрика Коньков, – сказал он. – Но это, наверное, простое совпадение.
– Валера! – бросилась я к нему на грудь. – Ты прости, что все так получилось. У нас мог бы быть прекрасный вечер, но...
Он обнял меня, и, пусть простят меня Альбинка и бедная Сонечка, мы целовались с ним приличное количество времени практически прямо на месте трагедии. Потом я попросила его уйти, а завтра оформить мне на работе отгул.
Сонечкино лицо и волосы абсолютно сливались с белой казенной наволочкой, а также с простыней, пододеяльником, необъятной рубахой и цветом стен. Глаза утратили свою нежную голубизну и были цвета дымки над замерзающим озером.
– Врач сказал, что все будет хорошо, – бодро заявила я, как только мы с Альбинкой уселись бок о бок на один стул перед ее кроватью.
– Ничего хорошего больше не будет никогда, – с трудом разомкнув заледеневшие губы, прошептала Сонечка. – Вы погубили мою жизнь.
Мы с Альбинкой под этим обвинительным заключением сжались в общий комок и в один голос, в одной тональности пролепетали:
– Мы хотели как лучше...
– Хуже ничего не может быть.
– Он что, посмеялся над тобой? – спросила я. – Издевался, да?
Сонечка раздвинула губы в страшном подобии улыбки:
– Нет. Ха-ха... Он стал расспрашивать, как все было. Ха-ха... Он вообще не помнит. Он меня не видит. Меня не существует. Ха-ха...
Вы не думайте, что Сонечка именно говорила «ха-ха». Я не знаю, как по-другому передать ее отрывистые деревянные смешки.
– А Кристинка услышала, – продолжила она. – Все теперь знают. Ха-ха... Он спрашивал, чем мне помочь. А она так улыбалась... А теперь не надо помогать. Ребенка нет. Ха-ха... И меня нет.
Сонечка закрыла глаза, а я стала нести какую-то околесицу на предмет того, что она, такая юная и хорошая, обязательно встретит другого хорошего человека и полюбит его, и что он ее тоже полюбит, и что у них будет куча детей.
– Я не хочу другого! – опять открыла глаза Сонечка. – Я этого люблю, а он меня – нет... Я знаю это и жить с этим знанием не хочу.
– Ну что ты говоришь, девочка моя! – упала ей на грудь Альбинка. – Ты хотя бы обо мне подумай! Что мне-то делать, если ты не хочешь жить?!
– Тебе? – очень по-взрослому усмехнулась Сонечка. – Тебе надо помириться с папой.
– Твоя мама обойдется как-нибудь и без папы, – не могла не вмешаться я. – А ты перестань говорить ерунду. Жить она, видите ли, не хочет! Глупости какие! Этот твой Даниил тебя почему не замечал? Потому что не знал, как сильно ты его любишь! А теперь он знает, и очень может быть, что заметит!
Я знала, что несу дичь, но видела: Сонечка прислушивается к ней с интересом. Ради того, чтобы она выбросила из своей головки страшные мысли, стоило и покривить душой.
