Никифоров почтительно склонился перед моей откровенностью или, может быть, любовью, и больше меня нигде не зажимал. Только смотрел жалобно и с надеждой.
С Альбинкой я почти не виделась. Женщину – японскую икебану, сработанную моими руками, вовсю разрабатывал Коньков-отец. И не без успеха. В общем, все как-то устроились. Даже временно бесхозный Славик Федоров наконец-то закрутил новый роман с какой-то красоткой из отдела главного механика, что находился на пятом этаже нашего Большого Инженерного Корпуса.
Мне оставались на выбор: слоноподобный Никифоров, лысоватый Женя Ладынин или, на худой конец, альбинос Ромочка Дюбарев, которого даже под баклажан не выкрасишь. Слону я, как вы знаете, уже дала отповедь, Ладынина помянула так только, для смеха. А вот Дюбарев ко мне зачастил, потому что к Альбинке теперь таскаться побаивался. Однажды, явившись к бывшей жене в состоянии легкого подпития и сильной жажды женского тепла и участия, он был спущен с лестницы в четыре руки фирмой «Коньков & сын».
– Вот скажи, Натаха! Чем этот гад (имелся в виду Коньков-старший) лучше меня? – хорошо поставленным голосом актера-трагика спрашивал меня Дюбарев и махал перед моим носом сразу всеми своими десятью присосками.
– А чем ты лучше его? – давила я его встречным вопросом.
– У нас с Альбиночкой, между прочим, дочь.
– Поздно же ты о ней вспомнил, папаша...
– Я о ней, если хочешь знать, никогда не забывал. Она всегда была у меня вот тут! – Он картинно стучал себя в грудь, и платиновый кок его дрожал в унисон ударам.
– Ну ты хоть передо мной-то не разыгрывай древнегреческие трагедии! – возмущалась я, пытаясь вытолкать его за дверь.
– Я не буду ничего разыгрывать, если ты составишь мне протекцию, – не унимался Ромочка.
– Дюбарев, ты не туда пришел! Я не буду устраивать твои дела, потому что знаю тебя как облупленного и зла своей подруге не желаю.
– Ну какое же это зло? Ну развелись – по молодости, по глупости, с кем не бывает... Ты вот тоже с Филиппом развелась! – обрадовался свежему доводу бывший Альбинкин муж.
– Развелась, да, – согласилась я. – Но ему, между прочим, обратно не навязываюсь и никого не прошу устраивать мне протекцию!
В конце концов мне удавалось выталкивать обрусевшего прибалта за дверь, но дня через два он являлся снова, и все начиналось сначала.
Несмотря на то, что Лире не удалось всучить мне своего Слона, роман она все-таки закрутила. И с кем бы вы думали? С Евгением Ладыниным. Да-да! С тем самым, который с лысиной и который значился в моем списке холостяком под № 3. Видимо, даже такая крупная женщина, как Лира, устала от огромности своего мужа. Ей захотелось новых ощущений. Захотелось, чтобы не она прислонялась, а прислонялись к ней, тем более что было к чему. Захотелось самой нависать и оборонять.
Женя Ладынин, мужчина обычного среднего роста, был несколько ниже Лиры, которая никогда не носила каблуков, и в два раза худощавее. Возможно, в Лире подспудно дремал тип жены-матери, а необъятные размеры Слона не позволяли ей реализоваться. Не исключено, что и Женя в свое время был нерационально женат на какой-нибудь капризнице, с которой приходилось носиться как с писаной торбой. Теперь же носились с ним, сдували пылинки с розовой лысины и кормили домашними пирожками. Когда Женя эту лысину прикрывал молодежной кепочкой, то вместе с Лирой они смотрелись, как мать со старшим сыном, который родился, когда девочке было лет шестнадцать. Это не смущало ни его, ни ее.
Однажды я была свидетельницей того, как Ладынин разговаривал на повышенных тонах со Слоном. Вернее, сначала я подумала, что Слон треплет Женю за Лиру. Но когда подошла ближе, поскольку мне пришлось нести мимо них в бухгалтерию накладные, то поняла, что все наоборот: на Сергея Семеновича наскакивает Ладынин.
– Это вы сделали ее несчастной! – выкрикивал он, не обращая внимания ни на меня с накладными, ни на раскрытую дверь бюро Никифорова. – И нечего увиливать от ответственности!
– Я не увиливаю! – странно высоким голосом отвечал ему Слон. – И вообще вы слишком много себе позволяете!
Ответа Ладынина я не услышала, потому что зашла в бухгалтерию и надолго зависла там с накладными. На обратном пути я повстречала Лиру, которая, взрезая килем, то бишь грудью, воздух, тоже неслась в бухгалтерию с накладными. Она обрадовалась мне, как родной.
– Нет! Ты слышала, как мой за меня заступался? Наше бюро все в курсе! А у вас слышно было?
– А... собственно... кого ты имеешь в виду? – осторожно спросила я.
– Как это кого? Женюру, конечно! Значит, ваши не слышали... – Лира огорченно шлепнула себя по выпуклому бедру, обтянутому узкой черной юбкой в мелкую крапинку. – Жаль! Но я тебе сейчас все расскажу! Представляешь, он требовал от Никифорова, чтобы тот походатайствовал о моем переводе в бюро Сафронова, потому что, если я постоянно буду видеть перед собой постылое лицо бывшего мужа, то у меня начнутся (если уже не начались) проблемы со здоровьем.
– А вы что, уже развелись? – удивилась я.
– Еще нет, но это дело решенное.
– И что, замуж за Ладынина пойдешь?
– Пойду! Он уже предлагал... Вернее, я предложила, а он согласился. Знаешь, всякие адюльтеры – это для молодых. Мы по-другому воспитаны. Нам надо, чтобы все было законно.
– А как же Сергей Семенович? – пожалела я Слона. – А он-то как на все это реагирует?
– Он, Наташа, правильно реагирует. Если уж говорить честно, то мы оба друг другу просто опостылели. А тебе еще раз хочу сказать: ты зря от Сереги нос воротишь. У нас с ним свои заморочки, а мужик он хороший. Даже разводясь с ним, я готова поклясться в этом на Библии.
– Раз хороший, значит, найдет свое счастье и без меня, – заверила я Лиру.
– Да уж не сомневайся! – усмехнулась она и довольно презрительно смерила меня глазами. – Между прочим, на него полбухгалтерии претендует. Я сейчас как раз туда иду и, если хочешь... – Лира доверительно прижалась пышной грудью к моему костлявому плечу, – могу им посоветовать не раскатывать губенки. А? Что скажешь?
– Пусть, Лира, раскатывают...
– Ну и дура! – подвела итог Никифорова. – Потом станешь локти кусать, да поздно будет. Отхватят ведь мужика, так и знай!
Лира понеслась дальше по коридору, а я, понурив голову, поплелась к себе. Мне бы тоже надо куда- нибудь перевестись, только не от постылого лица подальше, а от любимого. Как же я люблю этого человека! Как же все внутри меня ноет! Это уже самая настоящая физическая боль, от которой нет ни спасения, ни лекарства. Я просыпаюсь с болью, работаю с болью, куда-то иду, что-то делаю, с кем-то разговариваю и даже улыбаюсь, а под бледной кожей метастазами расползается по организму страшная опухоль безответной любви. Еще немного, и она прорвется на поверхность, и щеки покроются бордовыми взбухшими шнурами рубцов неудовлетворенных желаний. Потом они лопнут, я истеку своим несчастьем, и мой жесткий остов можно будет выбросить сторожевым собакам вневедомственной охраны.
Однажды, бесцельно бродя по Питеру, потому что не хотелось возвращаться в пустую квартиру, на Невском проспекте я встретилась с Филиппом. Он вышел из какого-то нового навороченного автомобиля в обнимку с довольно-таки молоденькой девушкой, но передо мной не постеснялся затормозить.
– Что-то, Натаха, ты мне не нравишься, – с ходу сказал он. – Волосы из-под шапчонки красные лезут, а на душе, по-моему, черновато. Или я не прав?
Все-таки мы с ним всегда хорошо понимали друг друга. Чего мне было перед ним притворяться? И я сказала:
– Ты прав.
– Ну-ка, Ольгушка, подожди меня в машине! – Филипп отпустил плечо девушки, сунул ей в руки ключи и легонько подтолкнул к авто. – Я недолго.
