Это племя, как ни странно, воплотило в быт коммунистический идеал сообщества, хотя сами горцы ненавидели власть красного правительства и отличались свободолюбивым независимым духом. И к тому же не любили вьетнамцев.
Джон сел у стола и сложил ноги крест-накрест. И так же поступила Сьюзан. Я тоже последовал их примеру: все-таки сидеть легче, чем, подобно вьетнамцам, стоять на корточках.
Джон открыл сундук, достал зеленый берет и подал мне. Я заглянул внутрь и увидел ярлык американской фабрики. Старик что-то сказал, и Сьюзан перевела:
– Он говорит, что этот берет дал ему во время войны его американский дай-уй.
Я кивнул.
Он достал еще один зеленый берет.
– А этот дал американец, бывший солдат, который приезжал сюда три года назад.
– У меня нет с собой зеленого берета, – признался я.
– Тогда подари ему часы.
– Лучше подари свои. Что, черт возьми, он будет делать с моими часами?
Старик вынимал из сундука все новые сокровища: солдатский ремень, пластмассовую флягу, десантный нож, компас и всякую другую военную ерунду. И я вспомнил, что у меня в подвале, как и у миллионов других американцев, тоже стоит чемодан с армейской чепухой.
Наконец он вынул небольшую синюю коробочку, и я узнал очень похожий на чехол для драгоценностей футляр для наград. Открыл с величайшим почтением и показал круглую бронзовую медаль на красно-белой ленте. На бронзе был выбит сидящий на книге и мече орел и по кругу слова: 'Старание. Честь. Верность'.
Это была награда за примерное поведение. Я вспомнил, что ребята из спецназа покупали такие в армейских магазинах на базе и награждали горцев за отвагу. Медали не имели никакого отношения к отваге, но горцы об этом не подозревали. А отцы-командиры не возникали из-за того, что спецназовцы раздавали своим стрелкам ничего не значащие награды.
Я принял коробочку из рук вождя так, словно в ней была Почетная медаль конгресса[71], и показал Сьюзан.
– Видишь, Джон получил ее за исключительное мужество. Он совершил гораздо больше, чем требовал от него долг.
Сьюзан кивнула и что-то почтительно сказала старику.
Джон улыбнулся, взял у меня коробочку, закрыл и осторожно положил в сундук.
Я вспомнил свой вьетнамский крест 'За храбрость', который, расцеловав в обе щеки, вручил мне вьетнамский полковник, и подумал: может, у них это тоже награда за чистый подворотничок?
Но вот старик достал из сундука последний предмет – нечто длинное в промасленной тряпке. Оказывается, вождь владел десантной винтовкой 'М-16'. Пластмассовый приклад и пистолетная рукоять блестели от масла. А вороненая сталь ствола и алюминий ствольной коробки выглядели так, словно только что закончился ротный смотр.
Он протянул мне ее обеими руками, будто священный талисман, и наши взгляды встретились. Я положил ладони на винтовку. Вождь посерьезнел, и я тоже посуровел лицом. Мы кивнули друг другу – вспомнили прошлое: войну, погибших товарищей и поражение.
Джон молча завернул винтовку в тряпку, положил в сундук и закрыл крышку. Мы встали и вышли из хижины.
Старик вывел нас на тропу. Мы помахали всем на прощание. И пока шли, он что-то сказал Сьюзан, она ответила. И повернулась ко мне:
– Джон желает нам благополучной дороги и приглашает снова приехать в горную страну.
– Передай Джону, – ответил я, – что я ему благодарен за то, что он показал мне медаль и познакомил со своим народом. – Я не знал, справляют ли горцы Тет, и поэтому сказал: – Я желаю его племени удачи, доброй охоты и счастья.
Джон улыбнулся и что-то ответил.
– Он хочет знать, – перевела Сьюзан, – когда вернутся американские солдаты.
– А как насчет того, чтобы никогда? Это достаточно скоро? Скажи ему, американцы вернутся только с миром. Войны больше не будет.
Мне показалось, что вождь немного обескуражен. Он и без того слишком долго тянул и не мог начать гробить вьетнамцев.
Я полез в карман и достал перочинный нож. Джон улыбнулся – он явно видел такие штуки, потому что начал открывать лезвия и другие приспособления.
– Это крестообразная отвертка, – объяснил я, – на тот случай, если понадобится отвернуть кому-нибудь яйца, а эта странная хреновина – штопор: можешь откупоривать шато-лафит 'Ротшильд', а можешь захреначивать в комиссарские головы.
Я демонстрировал все преимущества ножа, а Сьюзан в это время закатывала глаза.
Джон снял с шеи шарф и повязал на шею моей спутнице. Они обменялись несколькими словами, и мы распрощались.
– Потрясающе и очень... трогательно, – призналась Сьюзан, пока мы спускались по тропе. – Он до сих пор боготворит американцев.
– Еще они любили французов, – поддакнул я, – и в обоих случаях проявляли неспособность здравомыслия. А ненавидят только вьетнамцев. И те отвечают им взаимностью.
