— Но сам-то ты что думаешь?
— Как тебе сказать... Если убийству предшествует насилие, то обычно это ревность, месть или же попытка насильника скрыть свою личность. Она, очевидно, знала его или узнала, если он был без маски и не переменил внешность. Однако, — продолжил я, — наш случай похож на убийство из-за полового вожделения, то есть дело рук убийцы-насильника, человека, который получал сексуальное наслаждение от самого убийства, даже не беря ее. Трудно сказать наверняка.
Синтия молча кивнула.
— Ну а ты что думаешь? — спросил я.
Она подумала, прежде чем сказать.
— Ясно, что убийство предумышленное. У преступника был целый набор средств для насилия: палаточные колья, шнур и, очевидно, предмет для забивания кольев в землю. Преступник должен быть вооружен, он знал, что может наткнуться на сопротивление.
— Интересно. Продолжай.
— Преступник неожиданно накинулся на Энн, заставил бросить пистолет, потом вынудил ее раздеться и идти на стрельбище.
— Допустим. Но я стараюсь представить, как ему удалось, не выпуская Энн из рук, вбить колья и привязать ее к ним. Она не из тех, кто легко сдается.
— Ах, это трудно представить, но их могло быть двое. Кроме того, я не спешила бы с выводом, что преступник — или преступники — был «он».
— Да ладно тебе. — В это утро я путался в личных местоимениях. — Почему нет никаких следов борьбы со стороны жертвы и следов жестокости со стороны преступника... или преступницы? Как ты это объяснишь?
Синтия покачала головой:
— Не знаю. Обычно следы жестокости имеются... Но обмотать шею нейлоновым шнуром — это не назовешь дружественным актом, правда?
— Да, но преступник не испытывал к Энн особой ненависти.
— Но и особой любви тоже.
— Как знать... Послушай, Синтия, ты же этим зарабатываешь на жизнь. Тебе приходилось видеть что- нибудь подобное или, может быть, слышать о таком убийстве?
Она задумалась, потом ответила:
— Тут есть признаки того, что у нас называют подготовленным изнасилованием. Нападавший намечал изнасилование. Но мне неясно, знал он Энн или просто проезжал мимо и она оказалась случайной жертвой.
— Нападавший мог быть в форме, вот почему она не приняла мер предосторожности.
— Вероятно.
Я смотрел в открытое окно, вдыхая свежесть росы и тумана, чувствовал, как пригревает мне щеку поднимающееся солнце. Закрыв окно, я откинулся на спинку сиденья, стараясь представить, что предшествовало виденной нами картине, словно пустил кино назад: вот Энн Кемпбелл распростерта на земле и привязана, потом стоит голая, потом идет к джипу и так далее. Многие кадры просто не стыковались. Синтия прервала ход моих мыслей:
— Пол, на форме была нашивка с ее именем, на нательном жетоне значится ее имя. Оно же может быть написано внутри фуражки и ботинок. Возникает вопрос: что общего у пропавших вещей? Ответ: ее имя. Верно я говорю?
— Верно. — Чего только не приносят на вечеринку женщины! И это хорошо. Правда хорошо.
— Выходит, этому мужику нужны были... что? Трофеи? Свидетельства? Сувениры? Во всяком случае, это соответствует психологии подготовившегося насильника.
— Да, но он не взял ни ее белье, ни сумку, — возразил я. — Ты задаешь вопрос: что общего между пропавшими вещами? Отвечаю: все эти вещи — предметы военного обихода, включая кобуру и пистолет. На них, кстати, ее имя не значится. Нет, он не взял предметы гражданского обихода, включая часы и сумку, в которой много вещей с ее именем. Улавливаешь?
— Ты решил устроить состязание?
— Нет, Синтия, это расследование убийства. Нас попеременно осеняет какая-нибудь блестящая идея.
— Ты прав, извини. Наверное, так и должно быть между напарниками.
— Вот именно — между напарниками!
Синтия произнесла после минутного молчания:
— А ты разбираешься в таких делах.
— Надеюсь.
— Хорошо, но зачем он взял только военные вещи?
— В старину воины сдирали с поверженного врага доспехи и брали его оружие. Нижнюю одежду не трогали.
— Поэтому он и взял военные вещи?
— Может быть. Но это только догадка. Не исключаю, что он взял вещи для отвода глаз, чтобы запутать
