Вряд ли они будут в восторге, когда обнаружат, что мистер Саттер ввел в круг клиентов фирмы личность из криминального мира. Пока потоки воды продолжали низвергаться на мою голову, в мозгу уже формировался яркий образ того, как мои отец с матерью, путешествуя по Европе, листают свежий выпуск «Интернэшнл геральд трибьюн» в поисках очередной истории о голодающих народах и политических репрессиях и вдруг натыкаются на статью о мистере Фрэнке Белларозе, главаре нью-йоркской мафии. «Это случайно не сосед нашего сына, забыла, как его звать?» — спросит мать. А отец ответит: «Да, кажется… смотри-ка, здесь упоминается Джон Саттер. Должно быть, это наш Джон». И мать скажет: «Да, скорее всего. Послушай, я рассказывала тебе об этом прелестном маленьком кафе, которое я сегодня видела на Монмартре?»
Безусловно, мои друзья из клуба «Крик» проявят к этой истории куда больший интерес. Я представил Лестера, Мартина Вандермеера, Рендала Поттера, Аллена Депоу и нескольких других, сидящих в креслах, кивающих с видом знатоков, или, возможно, покачивающих головами в знак недоверия, или делающих другие, приличествующие этому поводу жесты. И Лестер заявляет во всеуслышание: «Вся беда в том, что Джон оказался бесхарактерным человеком. Мне так жаль Сюзанну и детей».
Джим и Салли Рузвельты, в отличие от других, были настоящими друзьями и не стали бы судить меня строго. Я всегда могу рассчитывать, что, если я их попрошу, они выскажут мне свое мнение прямо в лицо. Тем не менее еще примерно месяц я буду избегать встреч даже с ними.
Далее идут мои родственники, мои дяди и тети, включая тетю Корнелию и дядю Артура, а также моих многочисленных двоюродных братьев с их женами и целую орду остальных туповатых сородичей, с которыми я вынужден общаться по случаю Пасхи, Дня благодарения, Рождества, а также свадеб и похорон. Слава Богу, День благодарения уже был три месяца тому назад, свадеб вроде бы не намечалось и никто не собирался давать дуба (хотя я не удивлюсь, если после сегодняшних событий это случится с тетушкой Корнелией). Если они перестанут меня замечать, я буду только рад, но боюсь, что они, наоборот, не дадут мне проходу со своими вопросами относительно моей тайной жизни в качестве советника мафии.
Оставались еще Каролин и Эдвард. Хорошо, что я успел предупредить их о возможном развитии событий. Поэтому, если сейчас они услышат об этом из других источников, они смогут сказать: «Да, мы знаем об этом. Мы во всем доверяем нашему отцу». Чудо-дети. Правда, я подозреваю, что Каролин выкажет некоторую холодность в отношениях со мной, но в душе она будет очень переживать. Она все время живет внутренней жизнью. Эдвард, по всей вероятности, заведет себе альбом, в который станет наклеивать вырезки из газет. Хотя, если честно, мнение детей, включая и моих собственных, меня совсем не интересует.
Что касается моей сестры Эмили, то она уже прошла через возрастное отторжение ценностей зажиточных классов и спокойно живет у берега истины. Она будет ждать меня там и, Господи благослови ее, не станет выпытывать у меня подробности моего путешествия; ее будет интересовать только факт моего прибытия.
Этель Аллард. Да, вот здесь все не так просто. Если бы я заключил пари на крупную сумму денег, я бы предположил, что Этель в глубине души обрадуется тому, что еще один представитель благородных кровей не устоял перед соблазном нечестивого обогащения. Особенно это касается меня, так как до сих пор моя репутация была непогрешима. То есть я не бил свою жену (правда, только по ее собственной просьбе), не изменял ей в сторожевом домике, не залезал в долги, усердно посещал церковь, почти никогда не напивался и всегда относился к Аллардам с уважением. «Но, — сказала бы она, — какие добрые дела совершили вы, мистер Джон Саттер, за последнее время?» Увы, таких дел я не совершал, Этель. Увы.
Хорошо, что Джордж уже никогда не узнает об этой истории: это убило бы его. А если бы он остался жив, старик доконал бы меня своей надменностью и осуждающими взглядами, и тогда я сам убил бы его.
Но даже в куче лошадиного дерьма можно найти жемчужное зерно. А именно — мистер Хеннингс, наш священник, совершенно точно, тайно и явно был бы счастлив, оттого что я наконец показал свое истинное лицо. Лицо подручного гангстера, который, вероятно, приторговывает наркотиками, чтобы удовлетворить свое пристрастие к алкоголю. Честное слово, оттого что он испытывает удовлетворение, я был бы счастлив. Я не мог дождаться воскресенья, когда я приду в церковь и положу на блюдо для пожертвований пакет с тысячей долларов.
Затем шел черед женщин. Это Салли Грейс Рузвельт, которой образ дона Белларозы, нарисованный моей женой, показался столь привлекательным. Это Бэрил Карлейль — она теперь, я уверен в этом, от возбуждения выпрыгнет из своих трусов, когда увидит меня. Это и другие женщины типа очаровательной Терри, которые наверняка станут воспринимать меня более серьезно после этого случая.
И вот, как говорится, мы приближаемся к ключевым фигурам. Возможно. Хотя для характеристики моего отношения к Шарлотте и Уильяму Стенхопам я могу уделить лишь полсекунды — мне на них глубоко наплевать. Остается Сюзанна. Нет, я не могу винить ее в том, что произошло, в том, что я оказался сейчас в отеле «Плаза» с гангстером и обвиняемым в убийстве, с субъектом, смерти которого желают по меньшей мере двести человек. Я не могу возложить на нее вину за мое решение стать адвокатом дона Белларозы. Она была не виновата в том, что теперь к нам обоим приковано внимание прессы, которая не успокоится, пока не узнает о нас всю подноготную. Нет, я не обвиняю ее в этом. И тем не менее вы сами можете убедиться, что почти все это произошло по ее вине.
Вернее, речь тут идет скорее не о вине, а о потере чувства ответственности. Если коротко, то это она сочла Фрэнка Белларозу более интересным и более мужественным типом, чем ее собственный муж. Ее мужу, которому вовсе не безразлично, что думает о нем его жена, это очень не понравилось. Ее муж оказался очень ревнивым. Ее муж считает себя во всем равным Фрэнку Белларозе, а во многих отношениях даже выше него. Но провозглашать такие вещи нет никакого смысла. Это надо доказывать на деле.
И поэтому, когда представилась такая возможность — а она, по иронии судьбы, представилась благодаря опять же Фрэнку Белларозе, — муж, движимый больше гордыней, чем здравым рассудком, приступил к разрушению собственной жизни только для того, чтобы показать всем, кто он такой.
Сожалел ли я о своем поступке? Ничуть, поверьте. Я даже чувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было, но, конечно, понимал, что пожалеть мне еще придется.
Я вышел из-под душа, вытерся и, вглядываясь в запотевшее зеркало, изобразил на лице вымученную улыбку. Улыбайся, болван, ты получил, что хотел.
Это была безумная ночь. Телефон звонил не переставая, постоянно входили и выходили какие-то люди. Было ясно, что дон вовсе не прячется, а просто перенес свой «двор» из «Альгамбры» в «Плазу».
Еще с вечера начались звонки из информационных агентств, прессы и с телевидения — вероятно, слух о том, что Беллароза находится именно в этом отеле, распространился через прислугу или через гостей дона. Но на такие звонки Беллароза не отвечал, а мне посоветовал до завтрашнего утра не делать никаких заявлений. Несколько бойких, если не сказать назойливых, репортеров пытались прорваться в наши апартаменты, но были встречены Винни, опытным стражем ворот дона Белларозы. Он избрал любопытную тактику борьбы с журналистами.
— Впустить я вас впущу, но потом уже не выпущу, — предупреждал он их.
На такое приглашение никто не откликнулся. Но я могу поклясться, что слышал голос Дженни Альварес, спорящей с Винни.
Официанты установили в гостиной барную стойку и всю ночь приносили в апартаменты еду. Телевизор не выключали, он был настроен на сводную программу новостей, где каждые полчаса крутили сюжет о Белларозе, внося в него незначительные дополнения. Текста я не мог разобрать из-за рокота голосов в номере, но зато раз в полчаса имел возможность наблюдать, как по ступенькам суда спускаются Беллароза и Саттер.
Большинство из тех людей, которые прибывали в гостиницу, были, по всей вероятности, вассалами великого padrone[27], капитанами и лейтенантами его собственной организации. Они обнимались с ним, целовали его, а самые незначительные личности довольствовались рукопожатиями. Некоторые из пожилых людей, взяв дона за руку, кланялись. Они явно прибыли сюда за тем, чтобы выразить преданность своему хозяину. У меня возникла странная ассоциация — эта империя Белларозы напомнила мне средневековое княжество, в котором никакие законы или правила поведения не писались на бумаге, но были негласно соблюдаемы, где клялись на верность под страхом смерти, где все решалось при помощи интриги, и путь к власти лежал через странную смесь принципов наследования, молчаливого согласия и дворцовых убийств.
