из тех женщин, которые, даже находясь в браке, не прочь побаловаться со шпаной. По-моему, я был для нее сейчас воплощением ее идеалов — что-то вроде гангстера с дипломом.
Я снова взглянул на Белларозу. Видимо, мы зашли в тупик, мне предстояло отыскать ответ на вопрос «почему». Я попытался припомнить некоторые положения философии Фрэнка, изложенные им в «Альгамбре». Наконец я сказал:
— Новак сам имеет против меня зуб, вот почему. Я переспал однажды с его женой и оставил ее в горах в Кэтскилле одну во время снежной бури.
Беллароза улыбнулся.
— Вот теперь ты ближе к истине. — Он взял из вазочки горсть отвратительного сухого печенья и отправил его в рот. Я собирался как-то пожаловаться администрации клуба на это безобразие с печеньем, но с этого вечера мне, видимо, придется воздерживаться от любых жалоб.
Беллароза проглотил печенье и заговорил:
— О'кей, давай теперь я расскажу тебе, как я все это представляю. В этой стране все болтают о демократии, а, по-моему, тут идет бесконечная классовая борьба. Не веришь? Поверь, приятель, это так. Вся здешняя история — это история борьбы трех классов: высшего, среднего и низшего. Мне об этом рассказали еще тогда, когда я учился в Ла Саль. Ты понимаешь, что имел в виду мой учитель истории, когда говорил про эти вещи?
— Думаю, что понимаю, Фрэнк. Я, слава Богу, тоже учился, правда, в Йельском университете. Ну, хорошо. А как же быть с классом преступников?
— Все то же самое. Ты разве не знаешь, что есть разные классы преступников? Ты думаешь, я и «баклажан» — торговец крэком[19] — одно и то же?
Я грешным делом так и думал, но, когда он предложил взглянуть на проблему с исторической и экономической точек зрения, я понял, что ошибался. Возможно, с Фрэнком Белларозой у меня на данный момент было больше общего, чем с преподобным Хеннингсом, например, которому явно не нравились ни мои деньги, ни я сам. Я сказал:
— Жена моего сторожа, Этель, тоже сторонница теории классовой борьбы. Надо вас как-нибудь познакомить. Вот смеху-то будет.
— Да, но ты меня, видимо, не до конца понял. Это совсем не то, что в Европе с их безумными политическими партиями и болтовней. И я еще раз повторяю: у нас существует классовая борьба.
— Так вот почему Новак прицепился ко мне. Он что, коммунист?
— Что-то вроде этого. Но он, правда, вряд ли сам об этом подозревает.
— Как я не догадался? А он меня все пытался убедить, что он борец за охрану природы.
— Да. Кроме того, идет и другая война — между мерзавцами из правительства и нормальными людьми, которые не желают знаться с этим правительством. Эта война длится так же давно, как и классовая борьба. В чем тут суть? В том, что правительство изо всех сил пытается изобразить, что оно заботится о бедняках и об идиотах. И те на самом деле верят, что оно о них заботится. Capisce? И что же остается нам, людям вроде тебя и меня? Нам надо, с одной стороны, прикрывать свои яйца, чтобы их не отрезала всякая шпана, а с другой — не спускать глаз со своего кошелька, в который норовит залезть правительство. Верно?
Он был, безусловно, прав. Но когда я объясняю это своим клиентам, я употребляю другую лексику. Возможно, именно по этой причине меня всегда понимают.
Беллароза продолжал:
— Федеральная налоговая служба ополчилась против тебя вовсе не потому, что ты нарушил закон, и все такое. Если бы дело обстояло так, я бы тебе не позавидовал, но все гораздо проще. Они прицепились к тебе, потому что ты им не нравишься.
— Но, Фрэнк, — возразил я, — за тем, что они делают, чаще всего не стоит никакой философии. Это в основном случайность или бюрократическая глупость. Я знаю, я с ними сталкиваюсь каждый день. Не думаю, что ФНС или Новак ополчились лично против меня.
— Важно, с чего все начинается. А начинается с того, что они охотятся за определенными людьми. Это не случайность и не глупость, приятель. Это запланировано. А если это так, то это называется война. Поэтому, когда тип вроде Новака шьет против тебя дело, это всегда оборачивается именно личным конфликтом. Так ты его не на шутку разозлил, говоришь?
Я улыбнулся.
— Ну, совсем чуть-чуть.
— Да-а. Это твоя первая ошибка.
— Я знаю.
— Послушай, советник. Новак — это мелкая сошка, он зарабатывает тридцать, может быть, сорок тысяч в год. Ты зарабатываешь, скорее всего, в десять раз больше. Это похоже на ситуацию со мной и с Феррагамо. Тот же случай. Потому что и тот и другой находятся на государственной службе, а таких людей не следует оскорблять.
— Но он меня достал.
— Понятно. Они это делать умеют. Но послушай, Новак пошел работать в ФНС не для того, чтобы сохранять твои сбережения. Он пошел туда из-за своих принципов, и эти принципы надо понимать.
— Я понимаю.
Беллароза перегнулся ко мне через стол.
— У этого Новака есть власть, сечешь? Он способен вздрючить и тебя, и меня, да-да. И он горы свернет ради этого, ведь он не обладает этой властью больше нигде — ни в банке, ни в офисе, даже у себя дома, возможно, он — ничтожество. Какой у тебя может быть дома авторитет, если ты приносишь в год тридцать тысяч? — Беллароза посмотрел мне прямо в глаза. — Попробуй влезть в его шкуру хотя бы на один день.
— Ну уж нет, я туфли из синтетики не ношу.
— Да? Вот видишь. А поживи-ка, как он, в его гнусной квартире или паршивом домишке. Задумайся, покупать или не покупать костюм, в котором тебя и похоронят. Посчитай-ка, во что семье обойдутся продукты, учеба детей и так далее. И при всем этом он ведь еще боится, что на него косо посмотрит шеф, что правительство урежет ему зарплату. А потом позвони мистеру Джону Саттеру в его роскошный офис. Ну-ка расскажи, как ты будешь относиться к этому пижону-юристу?
О Господи, мне стало даже почти жалко Стивена Новака.
— Все это я понимаю, но я хотел бы знать…
— Так вот, тебе надо, во-первых, понять, с кем ты имеешь дело, и уразуметь, что эти люди набрасываются только на людей с положением. На людей вроде меня и, да-да, не удивляйся, на людей вроде тебя. На людей, чьи проблемы с уплатой налогов могут стать сенсацией. Знаешь почему?
— Да, Фрэнк, знаю, налоги — это мой хлеб. Федеральная налоговая служба любит устраивать сенсации по той причине, что с их помощью она может напугать миллионы простых налогоплательщиков. И люди уже покорно несут им свои денежки.
— Да им плевать на уплату налогов для правительства! Ты так до сих пор ничего не понял. Им важно только одно — запугать человека. Это делается, чтобы показать, на чьей стороне власть. А еще большую роль играет зависть. Парень вроде Новака не в состоянии стать таким же богатым, как ты или я, но у него есть мозги и он понимает, что, прикрываясь интересами государства, он может разорить и тебя, и меня. Поэтому он — опасный человек.
Я кивнул. Беллароза в самом деле прекрасно озвучивал мысли Макиавелли в современном изложении.
— Возьми того же Феррагамо, — продолжал Беллароза. — Он прикидывается, что защищает справедливость, равенство, демократию, заботится об интересах бедных и о жертвах преступников и так далее. Вранье. Дело совсем в другом, приятель. Дело все в той же чертовой власти. Дело в зависти, в зависти к конкретным людям. А сверху все это приправлено чепухой, но чепухой, приятной для слуха. Послушай, я могу отвезти тебя в Бруклин, где в одном квартале за день происходит столько преступлений, сколько не случается и за целый год в вашем гнусном шикарном округе. Ты встретишь там Феррагамо? Ты встретишь там Новака, требующего, чтобы торговцы наркотиками заполнили налоговую декларацию? И вот что я тебе скажу, советник. Дело не в том, что ты прожил жизнь, как я, или так, как ты ее прожил. Если они
