ста акрах земли двадцать коттеджей стоимостью два миллиона долларов каждый.
— Неслыханно, — возмущался Лестер Ремсен, который, как и я, не был миллионером, но имел в собственности прекрасный дом (перестроенный каретный сарай в прошлом) и десять акров земли на том же участке старого Гутри. — Неслыханно и экологически преступно, — добавил Лестер.
Владения Гутри когда-то представляли собой триста акров прекрасной земли с главным домом, получившим название «Медон», так как он был точной копией восьмидесятикомнатного дворца Медон под Парижем. В пятидесятых годах семья Гутри снесла этот особняк, в противном случае им пришлось бы платить огромные налоги.
Некоторые из местных обитателей назвали снос дворца святотатством, другие нашли в этом нечто символическое, так как Уильям Д.Гутри, основатель династии и один из младших компаньонов клана Рокфеллеров, сам когда-то снес в этих местах деревушку Лэттингтон — примерно шестьдесят домов и магазинов, так как она, вероятно, мешала его строительным планам. Таким образом, в Лэттингтоне не существовало торгового и культурного центров, по этой причине мы и ездим в Локаст-Вэлли на церковную службу, в магазины и так далее. Но, как я уже говорил, в те времена американские деньги запросто скупали обнищавшую Европу, и скромная деревушка Лэттингтон не смогла устоять перед предлагаемой тройной ценой, как не мог устоять перед ней английский аристократ, чья библиотека переселилась в «Альгамбру».
Возможно, происходящее ныне — всего лишь возмездие или ирония судьбы: спекулянты, богатые иностранцы и гангстеры скупают руины, а также все вокруг них у обанкротившихся и воющих под бременем налогов потомков американской аристократии. Я не принадлежу ни к тем ни к другим, поэтому отношение у меня двойственное. Да, во мне тоже есть капля «голубой крови», и я частенько ощущаю ностальгию по былым временам, но на мне не лежит бремя вины, которое отягощает людей, подобных Сюзанне: ведь когда-то их капитал, словно бульдозер, прошелся по чьему-то прошлому, сметая все на своем пути.
Лестер Ремсен продолжал:
— Застройщики обещают сохранить наиболее ценные деревья и оставить десять акров в виде парка, если мы бесплатно предоставим им экспертные услуги. Может быть, ты встретишься с ними и определишь деревья, которые стоит сохранить?
Я кивнул. Я являюсь чем-то вроде специалиста по древесным породам, впрочем, не я один, у нас в округе создано целое общество любителей леса. Совершенно неожиданно мои услуги начали пользоваться спросом, так как возросшие экологические требования стали применять в качестве защиты от агрессивных застройщиков. По иронии судьбы, именно по этой причине не могут быть проданы двести акров владений Стенхопов. Меня это устраивает, но тесть выражает недовольство. Вообще-то, это запутанная история, но волею судьбы я оказался одним из ее главных героев. Позже я расскажу об этом подробнее.
— Я найду добровольцев, и мы пометим редкие деревья, присвоим каждому из них название и так далее. Как давно они начали разметку участка? — спросил я у Лестера.
— Недели три тому назад.
— Я сделаю все, что смогу.
Меня всегда поражала одна вещь — сколько ни строй домов стоимостью в несколько миллионов долларов, на них все равно найдутся покупатели. Кто эти люди? И откуда они берут деньги?
Затем мы с Лестером обсудили проблему тира со стрельбой по тарелочкам. Согласно вчерашнему номеру «Лонг-Айленд ньюсдей», судья наложил временный запрет на пользование тиром, даже не приняв во внимание тот аргумент, что стрельба по тарелочкам практиковалась здесь уже на протяжении полувека, еще до того как новый владелец приобрел усадьбу или даже родился. Я, кстати, вполне понимаю эту точку зрения. Природа все больше страдает от человека, не говоря уже о том, что и люди начинают страдать друг от друга, производя бесконечный шум и доставляя окружающим одно только беспокойство. Слава Богу, давно запретили охоту на фазанов и оленей, а местный охотничий клуб в последние годы своего существования изобретал немыслимые маршруты для псовой и конной охоты. В конце концов им остались только задворки усадеб. Новые переселенцы ни в чем не собирались уступать.
Я понимаю, что сейчас мы всего лишь пытаемся наверстать упущенное за прошедшие двадцать- тридцать лет. Я понимаю это, но не испытываю горьких чувств. Наоборот, меня радует, что хоть что-то сохранилось. Говоря об охране природы, я говорю «Боже, благослови Америку» — страну эволюции, а не революций.
— Разве вы не можете поставить глушители на ружья? — вмешалась в разговор Сюзанна.
— Глушители запрещены, — сообщил я ей.
— Почему?
— Чтобы их не применяли гангстеры, — объяснил я, — и не убивали бы людей бесшумно.
— О, клянусь, я знаю, где мы можем раздобыть глушитель. — Она заговорщически улыбнулась.
Лестер Ремсен недоуменно взглянул на нее.
— Как бы то ни было, — заметил я, — половина удовольствия при стрельбе — это звук выстрела.
Ремсен согласился со мной, но все же поинтересовался у Сюзанны, где она могла бы раздобыть глушитель.
Сюзанна бросила на меня быстрый взгляд и сделала вывод, что время затронуть эту тему еще не настало.
— Это шутка, — сказала она.
Обеденный зал клуба по случаю воскресенья был полон. Вы должны понять, что местные клубы — это не что иное, как крепости, держащие оборону под натиском гуннов, высадившихся на нашем берегу и возводящих свои хоромы из сосны и стекла за время, которое когда-то требовалось, чтобы успеть лишь отшлифовать мраморный пол в особняке Стенхопов. Конечно, прежние особняки строились с размахом и выглядят чересчур роскошно, но нынешние своей похожестью друг на друга и скоростью размножения вызывают ассоциации с вирусами.
Что касается клубов, то они бывают нескольких видов: общинные клубы, яхт-клубы, клубы верховой езды и так далее. Я состою в двух клубах — в клубе «Крик», общинном клубе, где мы сейчас обедаем с Ремсенами, и в «Сиуанака Коринф» — яхт-клубе, коммодором которого является Уильям К.Вандербильт. У меня собственная яхта — тридцатишестифутовый «Морган», — которая стоит у причала клуба.
Клуб «Крик» в прессе называют клубом для избранных, что звучит несколько напыщенно, или клубом «тугих кошельков», что звучит довольно странно, так как не отражает сути. Здесь, конечно, есть богатые люди. Но в том, что касается нуворишей, богатство вовсе не является определяющим фактором. Чтобы хорошенько понимать нравы истеблишмента Восточного побережья, надо отдавать себе отчет в том, что вы можете быть бедным и даже демократом, но вас непременно примут в клуб, если за вами крепкие семейные корни, соответствующее образование и достойный круг знакомых.
Ремсен и я, как уже упоминалось, вовсе не богаты. Но мы оба успешно прошли вступительное собеседование сразу по окончании колледжа. Это лучшее время для вступления в клуб. Впереди у вас карьера, а членство в клубе может сыграть определяющую роль. По правде говоря, мне еще помог и мой акцент. У меня тот акцент, который можно было бы назвать акцентом выпускника Восточного побережья, так как у меня за плечами колледж Святого Фомы Аквинского на Пятой авеню Манхэттена, университет Святого Павла и Йельский университет. Неплохо иметь такой акцент. Но в здешних местах больше распространен другой акцент (кстати, его знают повсюду в Америке). Это так называемый акцент Локаст- Вэлли. Он чаще отмечается у женщин. Главная его особенность — умение разборчиво говорить, практически не раскрывая рта, почти как чревовещатель. Это целое искусство, Сюзанна владеет им в совершенстве. Когда она и ее чертовы подружки сидят за соседним столиком, то сначала кажется, что они просто шипят друг на дружку. Но потом начинаешь различать отдельные слова и целые предложения. У меня так никогда не получалось.
Название клуба произошло от местности Фрост Крик, тянущейся вдоль линии Северного побережья Лонг-Айленда. Здесь расположено около дюжины клубов, в том числе и гольф-клубы, но среди них стоит отметить только один — «Пашшнг рок». Этот клуб считается более престижным, чем «Крик», там гораздо строже соблюдается табель о рангах. Но зато у них нет тира со стрельбой по тарелочкам. Впрочем, у нас тоже теперь его нет. В списках нашего клуба фамилия моей жены до сих пор соседствует с фамилией ее родителей, ведь именно за ними числится главный дом Стенхоп Холла. По-моему, этот список может стать весьма опасным документом, если вдруг разразится революция. Мне бы не хотелось, пожалуй, чтобы его
