Была у меня одна мыслишка, от которой я никак не мог отделаться. Капитан Спрак являлся одним из двухсот свидетелей — мужчин, женщин и детей, — которые группами и поодиночке собственными глазами видели в небе над морем огненный столб. Не могло же им всем померещиться, что он поднимался.
И наконец, картина четвертая. Авиационный ангар в Калвертоне. И мистер Сидни Р. Сибен — эксперт Национального совета по безопасности транспорта. Между прочим, такой же надежный свидетель, как и капитан Спрак.
Я бы с удовольствием оставил этих двух парней наедине в запертой комнате часов на двенадцать. Уверен, их беседа стала бы диспутом века. Или никакого диспута не было бы?
Как-никак мистер Сибен в момент своего последнего выхода на авансцену ясно дал понять, что у него существуют известные сомнения относительно теории оптической иллюзии. Как это он сказал? «Никакая это была не иллюзия, черт бы ее побрал!» — вот как. Что же это тогда было?
Потом в моем сознании проступил жутковатый образ собранного по кускам самолета-призрака. Я снова мысленно совершил путешествие по его закопченному салону, осмотрел искореженные взрывом кресла, заглянул в застеленные запачканными коврами проходы, помня известное утверждение судмедэкспертов о том, что и «мертвые могут говорить».
Это действительно так. Более того, при правильном подходе к делу мертвецы даже могут выступать свидетелями на суде.
Но «боинг» уже выложил почти все свои тайны. Как и выловленные из воды мертвые тела. Живые свидетели катастрофы тоже дали показания. Сказала свое веское слово и экспертиза. Проблема заключалась в том, что все эти данные в большей или меньшей степени расходились друг с другом.
Но далеко не все из живых сказали правду. А те, кто считал, что сказал правду, могли ошибаться. Даже те, кто лгал, тоже, возможно, не имели представления о том, что истинно, а что — нет.
Сегодня этому делу исполнилось ровно пять лет. Иначе говоря, это было старое, сданное в архив дело. Я вспомнил, что оно не лучшим образом отразилось на профессиональной карьере и репутации многих людей. И подумал, что мне не хотелось бы вносить в этот печальный список свое имя или имя моей жены.
Я посмотрел на спящую Кейт. Мы были женаты уже год, но почти не касались в своих разговорах этого дела. Хотя сейчас мне вдруг вспомнилось, что Кейт в июле прошлого года ездила на мемориальную службу — без меня. Я невольно задался вопросом, почему она дожидалась пятилетней годовщины катастрофы, чтобы вовлечь меня в это дело. Возможно, я проходил своего рода испытательный срок, а может, открылись какие-то новые обстоятельства. Как бы то ни было, сегодня Кейт позволила мне заглянуть в щелочку между портьерами, за которыми скрывалось некое сообщество зациклившихся на этом деле людей.
Тут мне в голову пришла еще одна любопытная мысль, касавшаяся моей любимой. Ее никак нельзя было причислить к людям, которые хотели бы или пытались противостоять системе. Она сама была системой — ее частью, ее винтиком.
Что же касается вашего покорного слуги, то я, напротив, сделал карьеру именно благодаря тому, что всегда норовил проехать по той улице, где движение было запрещено. Теперь же мы с Кейт вроде как поменялись ролями, а такие перемены обычно ничего хорошего не обещают.
Между тем это дело таило в себе потенциальную угрозу для всякого, кому вздумалось бы поосновательней в нем покопаться, — и этого нельзя было не почувствовать. От одного только перечисления версий катастрофы — от всех этих плазменных «лучей смерти», выбросов метана, кинетических ракет, электромагнитных пульсаций, взрывов летучей смеси и прочих прелестей на душе становилось как-то зябко.
Ради собственного блага и блага моей жены мне следовало забыть обо всем, что я увидел и услышал сегодня вечером. Именно это подсказывало мне мое чутье.
Я взглянул на Кейт. Она просыпалась, возвращаясь из края грез, где только что побывала. И я догадывался, кого она видела во сне. Уж конечно, не чиновников из нашего ведомства. И даже не меня.
Во сне перед ней предстали двести тридцать человек, которые погибли при катастрофе рейса 800 компании «Транс уорлд эйрлайнз». А также их родные и близкие, оставившие в креслах самолета розы, зажигавшие на берегу свечи и бросавшие в прибой цветы. Она, я уверен, видела даже тех, кого не было на мемориальной службе, кто в этот вечер плакал, сидя у себя дома.
У меня появилось ощущение, что мне это дело переспать не удастся.
Глава 12
Вот мы и дома. Как уже было сказано, я живу в высотке на 72-й Восточной улице между Второй и Третьей авеню. Мои апартаменты находятся на тридцать четвертом этаже, и с балкона, где я сейчас, в два часа ночи, стою со стаканом виски в руке, хорошо просматривается вся южная часть Манхэттена.
Между небоскребами его центральной части можно различить квартал Бауэри, кусок нижней части Ист-сайда и Генри-стрит, на которой я вырос.
За Чайнатауном проступают силуэты зданий суда, тюрьмы и полицейского участка, где я когда-то служил. Неподалеку располагается высокое федеральное учреждение, где я работаю в настоящее время.
Если разобраться, большая часть моей жизни прошла в нижней части Ист-сайда. Там Джон Кори ребенком играл на улице в разные мальчишеские игры, потом в качестве свежеиспеченного копа патрулировал район Бауэри, работал в отделе по расследованию убийств и, наконец, стал агентом по контракту Особого антитеррористического соединения.
Теперь Джон Кори, счастливо женатый во второй раз, обитает в квартире своей первой жены, которая живет со своим боссом. Этот негодяй зарабатывает слишком много, защищая других богатых подонков.
В южной части Манхэттена, подобно гигантским сталагмитам, вздымаются к небу небоскребы Уолл- стрит. Справа от них на добрую четверть мили возвышаются башни-близнецы Всемирного торгового центра.
В полдень 26 февраля 1993 года несколько членов арабской террористической организации въехали на набитом взрывчаткой микроавтобусе фирмы «Райдер» в подземный гараж северной башни, припарковали машину и исчезли. В 12.18 микроавтобус взорвался. Погибло шесть человек, около тысячи было ранено. Если бы при взрыве башня рухнула, число убитых исчислялось бы тысячами. Это стало первым нападением иностранных террористов непосредственно на американской территории. В тот день прозвучал сигнал тревоги, но тогда его, к сожалению, никто не услышал.
Теперь мне предстояло найти ответ на вопрос: почему взорвался и рухнул в океан борт 800. Таких причин, по большому счету, могло быть только две: технические неполадки на борту самолета или террористический акт.
Правительство, потратив четыре года и сорок миллионов долларов, наконец заключило, что произошел несчастный случай. Тем не менее отдельные группы населения, как и некоторые частные лица, с официальным заключением не согласились. Что же касается меня, то я, образно говоря, сидел верхом на заборе и клонился то в одну, то в другую сторону.
В моем воображении, подхлестнутом недостатком сна и виски, возникла картина некоего небесного зала ожидания, в котором собрались все двести тридцать погибших — мужчины, женщины, дети. Этот зал был очень похож на обычный салон самолета. Жертвы молча сидели на своих местах, дожидаясь, когда живые наконец найдут ответ на вопрос о том, что же стало причиной их гибели.
Даже если бы мертвые могли говорить, вряд ли они сумели бы объяснить, что произошло с ними за несколько секунд перед тем, как их самолет превратился в огненный шар. С этой мыслью я направился в гостиную.
Интерьер моей гостиной напоминает убранство холла какого-нибудь отеля на Палм-Бич. Слишком уж много в нем картин и картинок с морскими видами, розовых перламутровых раковин и настенных панно из
