непостижимо, туманно… Но, с другой стороны, что Бог ни делает, – все к лучшему. Весьма возможно, тут – простое совпадение, роковой случай… Что ж, этот случай его как раз и покарал, и сгубил! Все ведь началось с его слов. Копыто первый обвинил меня перед урками, опорочил, и вот, получил теперь пулю. И не куда- нибудь – в самую глотку!»
На третий день его навестила Наташа.
– Больно? – спросила она, усаживаясь рядом и легонько, – кончиками пальцев – касаясь тугих, оплетающих его грудь, бинтов.
– Да как тебе сказать? – Игорь приподнялся, кряхтя. – Вообще-то, побаливает… Но рана не страшная. Мне врач сказал: недели через две-три я уже смогу ходить.
– Ну, слава Богу, – сказала, с легким вздохом, Наташа. – Слава Богу. Я так за тебя беспокоилась!
– Ничего, – ответил Игорь, – не волнуйся. Все будет в порядке. – Ему было трудно говорить, и он поминутно запинался, умолкал, цедя сквозь стиснутые зубы воздух. – Скоро я встану, оклемаюсь – и мы с тобой уедем отсюда, заживем по-иному…
– По-иному? – спросила она, опуская глаза. – Это как же?
– Ну, как! Хорошо…
– И что ты будешь делать?
– Уж во всяком случае – не воровать… С этим теперь покончено. Навсегда. Бесповоротно.
– Как ты, кстати, на это решился? – поинтересовалась она. – Ты ведь был такой убежденный…
– Был, верно, – трудно, медленно, сказал Игорь. – Но потом все изменилось. Раньше я подчинялся воровскому закону – теперь вышел из него. Оказался в пустоте… И дальше так продолжать невозможно. Если уж я отбился от одного берега – надо приставать к другому… Нельзя жить без правил, понимаешь? Нельзя! Я, во всяком случае, – не могу.
Он перевел дыхание и затем – помедлив несколько:
– Ты какая-то странная. У меня такое ощущение, будто ты – не рада… Вспомни: ты же сама меня упрекала в том, что я – уголовник. Ну, вот, теперь я – другой! И давай попробуем вместе начать новую жизнь. Уедем, я буду работать…
– Но что ты вообще умеешь? – Она быстро глянула на Игоря – взмахнула ресницами – и снова погасила взгляд. – Что ты можешь?
– Я, милая, много могу, – высокомерно ответил Игорь. – Конечно, мирных, так сказать, специальностей, у меня пока что нет – но это пустяки. Дай срок. Научусь!
– Ах, Игорек, – мягко проговорила Наташа. – Ты, право же, как ребенок – видишь то, что хочется, а не то, что есть. Вот ты говоришь: научусь… Думаешь, это легко? И пока ты научишься – как мы с тобой жить-то будем? Рай в шалаше – это хорошо лишь в поэзии… Да и не гожусь я для этого. И ты тоже – вряд ли.
– Так ты что же, не согласна? – спросил, мрачнея, Игорь, – не хочешь?
– Не то, что – не хочу, – сказала она, – дело не в этом… Просто боюсь…
– Чего, например?
– Всего… Трудностей, нищеты… А это ведь будет, будет непременно! И поверь мне: трудности не улучшают отношений, не укрепляют их – наоборот! Рано или поздно, начнутся ссоры, придет охлаждение; этого-то я как раз и боюсь. – Витая, рыжеватая прядка упала ей на глаза. И она отвела ее медленным, усталым движением. – Боюсь того, что обстоятельства погубят нашу любовь… А губить ее мне не хочется.
– Но она хоть есть – любовь-то? – Тяжело шевельнулся Игорь. – Что-то мне уже и не верится…
Он усмехнулся при этих словах. Он был внешне спокоен и ровен – но таким он только казался! В душе его что-то дрогнуло, словно бы там натянулась струна, звучащая тихо, горестно и надрывно.
– Да, не верится, – повторил он. – Вот, когда я был блатным…
– Ах, Игорек, – перебила она его, – ну, как ты не улавливаешь? То, что ты – уголовник, рецидивист – это мне, естественно, не нравилось. И никогда не могло бы понравиться. Но, с другой стороны, во всем этом была – как бы тебе получше объяснить? – некая необычность, своеобразная романтика, что ли… Ты тогда попал в беду, нуждался в помощи, в защите…
– А теперь?
– Теперь – тоже. Но я сейчас думаю о дальнейшем, гляжу вперед.
– Ну и что же там, впереди?
– А там уже все иначе. Романтики, во всяком случае, я не вижу.
– И потому ты, стало быть, – уже не моя?
– Да нет же, нет, – сказала она, склонившись к Игорю и ласково, ладонью, проведя по взлохмаченной его голове. – Я твоя. Это правда, Игорек! Я же тебя действительно люблю. И в этом ты не должен сомневаться.
– Но все же, уходить от своего Сергея ты, покуда, не собираешься? – с угрюмой настойчивостью допытывался Игорь. – Так ведь получается, – если начистоту, а?
– Н-ну, не совсем так, – проговорила она в замешательстве, – не совсем… Все гораздо сложнее… Ах, ты меня плохо понимаешь!
– А ты – себя? – спросил он. – Сама себя ты хоть понимаешь?
– Да тоже не очень, – слабо отмахнулась Наташа. – Но понимать – это что! Это не главное. Главное – чувствовать… Ты, очевидно, не знаешь женщин.
– Знаю, – сказал Игорь. – Знаю. Все вы, бабы, кошки!
– Ну, что ж, – повела она плечом, – ну, пожалуй… Кошки – это верно.
– И наши с тобой отношения – они такие же, как у кошки с собакой… Я хочу определенности, а ты постоянно увиливаешь. Я стремлюсь к ясности, к простоте, – а ты вся в тумане.
Игорь говорил это – и одновременно прислушивался к тревожной ноте, звучащей из глубины души, из нутра… Натянутая там струна звенела все напряженнее, все томительней – и внезапно оборвалась.
Наступила тишина. И в этой тишине упали медленные игоревы слова:
– Ладно. Хватит об этом. Чего зря болтать? Но… Как же мы теперь с тобой будем?
– Да как всегда, – беспечно сказала она, – ничего же ведь не изменилось! Лечись, поправляйся – а я тебя буду навещать.
Она поцеловала Игоря, скользнула губами по запавшей его, небритой щеке. И легко поднявшись – шагнула к дверям палаты.
Игорь глядел на ее ноги – стройные и сильные, облитые серыми чулками, – на ее короткую юбку и пушистый свитер, и соломенное облако волос; глядел и думал о том, что наверное, он никогда уже не сможет разлюбить эту женщину… Но и любить ее по-настоящему – любить самозабвенно и преданно – так, как раньше, как в самом начале, – он тоже уже не сможет! «Да она и не стоит того, – подумал он, – это же стерва, предательница! Хотя, почему? – тут же спросил он себя. – Почему предательница? Она ведь никогда ничего не обещала, ни на чем особенно не настаивала; это я сам, идиот, сам что-то выдумал, сочинил… Сочинитель! – усмехнулся он мысленно. – Лорд Байрон! Шекспир! Встал в восторженную позу, закатил глаза… А надо было смотреть в корень. Надо было приглядываться к сути. В чем ее суть? Это – кошка. Самая простая и самая настоящая. И она, по-своему, искренна, откровенна. Она всегда – такая, как есть. И ничего уж с этим не поделаешь, ничего не изменишь. И именно такой ее надо принимать!
Но именно такую я, как раз, и не хочу, – сказал он себе, – мне не надо такой. Я ищу иную женщину! Всю жизнь ищу. Всю жизнь. И может быть, когда-нибудь…»
Наташа на миг задержалась в дверях и обернулась к Игорю (волосы ее при этом разлетелись, развеялись).
– До свидания, милый.
– До свидания, – сказал он, слегка приподняв руку.
Он сказал «до свидания», но услышал за этим другое – совсем другое – «прощай»…
И она ушла. Дверь захлопнулась гулко. Не в силах справиться с нахлынувшим отчаянием, Игорь зажмурился, прикрыл лицо пятерней. Затем поворотился к окошку.
Там, за стеклом, мотались голые ветви каштанов, клубилось мутное небо, сеялся снежок. Надвигался вечер. Но было еще не поздно – свет еще не иссяк – еще продолжалось, длилось светлое время суток.
