мечтательным наслаждением. Ее хрупкие прелести всегда имели над ним власть.
Герцогине был свойственен изменчивый нрав, и она частенько изводила мужа слезами и ревнивыми попреками. Сомневаюсь, что герцог стерпел бы подобное обращение от другой женщины, но стоически сносил перемены в настроении герцогини. Заморна находил забавным играть ее страхами и, повинуясь мимолетному капризу, усиливать или ослаблять подозрения.
Герцогиня и не думала просыпаться. Тогда герцог разнял ее руки и сжал одну в ладони. Она отдернула руку и повернулась на другой бок, бормоча во сне. Он расхохотался — смех разбудил ее, герцогиня привстала и улыбнулась мужу. Она все еще выглядела утомленной, и, когда Заморна опустился на диван рядом с нею, уронила голову ему на плечо, собираясь вновь погрузиться в сон. Однако подобное развитие событий не входило в планы герцога: он явился за ежевечерним развлечением и намеревался получить его во что бы то ни стало. Заморна принялся тормошить жену, не давая ей снова уснуть.
— Адриан, я устала, — сказала герцогиня.
— Так устали, что не можете разговаривать?
— Могу, только позвольте мне опереться на ваше плечо.
Герцог был непреклонен.
— Просыпайтесь, — велел он жене. — Откройте глаза и поправьте прическу. Вы похожи на русалку.
Герцогиня поднесла руку к волосам, и впрямь растрепанным, и принялась их заплетать. Это занятие окончательно прогнало сон. Уложив каштановые локоны в косы и разгладив складки на платье, дабы придать ему безупречный вид, она отошла к окну.
— Солнце село, — сказала Мэри. — Я проспала закат. — Герцогиня задумчиво улыбнулась, разглядывая сияние, которое закатившееся солнце оставило на небосклоне. — Это Запад! — воскликнула она и, обернувшись к Заморне, быстро спросила: — Что, если бы вы родились огромным сентиментальным ангрийцем?
— Я бы свалял дурака и женился на маленькой сентиментальной дочери Сенегамбии.
— Тогда бы я испытывала к вам иные чувства, чем те, что испытываю сейчас, — продолжила рассуждать герцогиня, словно разговаривая сама с собой. — Я вообразила бы, что вам нет дела до моей далекой страны с ее дремучими лесами. Решила бы, что ваше сердце навеки отдано этой земле, богатой и плодородной, полной жизненных сил, но лишенной романтики Запада.
— А что вы думаете обо мне сейчас, моя Сафо?
— Что для меня вы не грубый чужестранец, живущий лишь нуждами своей отчизны, который смотрит на меня как на экзотическое растение, почитая мои восторженные патриотические речи за избыток чувствительности, а сын Сенегамбии, как я ее дочь, чем горжусь несказанно, ибо вы — величайшее сокровище, порожденное ее удобренной огнем землей. Я смотрела на вас, когда эти ангрийцы бесновались вокруг кареты, и гордилась тем, что вы не их, а мой сородич, — равно и они ощущали в вас нечто глубоко чуждое их духу и образу мыслей, и именно это чувство подвигло их к бунту.
— Мэри! — воскликнул Заморна, со смехом приблизившись к жене. — Мэри, да что с вами сегодня? Куда девалось беззаботное выражение на вашем хорошеньком личике, к которому я привык?
Он взял ее за подбородок и всмотрелся в лицо, но герцогиня отвела глаза.
— Не надо, Адриан. Мне снился Перси-Холл. Когда вы позволите мне туда отправиться?
— Хоть сейчас. Велите закладывать карету.
— Вы шутите, а я серьезно! Вы никогда не разрешаете мне действовать по своему усмотрению.
Отнюдь! Разве то, что вам позволено мне перечить, не говорит о моей снисходительности?
— Позвольте мне уехать, а через месяц, покончив с делами в Адрианополе, присоединяйтесь ко мне. Обещайте, Адриан!
— Вас я отпущу охотно, — заявил герцог, все более раздражаясь. — Но просить меня вновь оставить Ангрию до истечения хотя бы года и одного дня — что это, если не каприз чрезмерно избалованной жены?
— Каприз? Вовсе нет! Кажется, вы ждете не дождетесь моего отъезда. Неужто вы думаете, что, будь моя воля, я отпустила бы вас от себя на расстояние в полторы тысячи миль?
— Или в полторы тысячи ярдов, — отвечал его светлость. — Вы обращаетесь со мной, будто я китайская статуэтка в вашем будуаре. Оставьте этот тон. Что на вас нашло?
— Адриан, за что вы на меня сердитесь?
Герцог взял с подоконника книгу и погрузился в чтение. Герцогиня некоторое время постояла рядом, хмуря красиво изогнутые брови. Что до бровей ее мужа, то они свидетельствовали о крайней степени сосредоточенности — Заморна перелистывал страницу за страницей, весь уйдя в книгу. Ее светлость отнюдь не раба своих капризов, даже если время от времени и позволяет себе играть с огнем. Непогрешимое чутье подсказало ей, что она зашла слишком далеко. Присев рядом с Заморной, герцогиня склонилась над книгой. То был томик Байрона. Поэтические строфы вслед за мужем захватили и ее. Шуршали страницы: заглянув супругу в лицо и получив его соизволение, герцогиня переворачивала их тонким пальчиком. Она была сама покорность, ее нежная ручка так и норовила дотронуться до его мужественной руки, ее волосы мягко касались его щеки, а шелковое платье шелестело так маняще, что герцог, не в силах противиться очарованию, сменил гнев на милость. Не прошло и получаса, как она решительно захлопнула надоевший том, почти не встретив отпора: Заморна лишь покорно-досадливо покачал головой.
Более мне почти нечего сказать о герцоге и герцогине Заморна; по крайней мере их дальнейшая беседа не предназначена для чужих ушей. В гостиной сгущались сумерки, последние отблески заката скользили по золоту стен. Они сидели рядом в глубокой оконной нише, и луна взирала на них с небес, озаряя лица своей улыбкой. Довольная Мэри склонила голову на грудь того, кому доверяла, счастливая в своем неведении. Заморна был добр с нею, почти нежен. Он хранил ей верность (как мнилось герцогине) с их благословенной встречи в Адрианополе, и она блаженствовала, свернувшись в объятиях супруга и не страшась, что утратит его любовь именно тогда, когда так в ней нуждается. Во время их последнего визита к Нортенгерленду Заморна был к ней подчеркнуто внимателен, уверенный, что ласковость, которую он демонстрирует дочери, вернее всего завоюет сердце отца. Язык бессилен передать чувства герцогини, когда, сидя между мужем и отцом, она ощущала себя светом их очей. Их нежная привязанность выражалась не в речах: ее родитель не отличался любовью к чувствительным излияниям, не говоря уже о супруге, столь решительном в поступках, но не щедром на слова, — однако в присутствии Мэри Нортенгерленд был неизменно мил и любезен, а Заморна с утра до ночи не сводил с жены преданного взгляда.
Кто стучится в дверь? Неужели Ханна Роули? Говорит, что пора пить чай, а мистер Сурена торопится вернуться в лавку. До встречи, читатель!
Герцог Заморна
В глуши, вдалеке от городской суеты, провинциальной или столичной, я постепенно забываю треволнения прошедших весны и зимы. Платан, качающий большими листьями на ветру, — единственная живая душа перед моим взором. Подняв глаза к узкому оконцу, я различаю в утренней дымке пасущиеся на холмах стада, однако же здесь, в моем домике с его садом и деревом, царит полная тишина. В доме есть женщина, но я не вижу ее и не слышу. От кухни, где она потихоньку хлопочет, меня отделяют две или три закрытые двери. Я в Ангрии, но в какой из ее провинций? Не спрашивайте. Ни один товарищ не разделяет мое уединение. Я умер для мира.
Когда мы мало думаем о настоящем, когда веселые картины недавнего прошлого тают в памяти, как розовые облачка, или, вернее, как театральные декорации, которые на время ослепили нас блеском золота и багрянца, — быть может, сцены восточной пышности, сказочные в своем великолепии, — так вот, когда они отступают, мы либо устремляемся мечтами в будущее, либо припоминаем видения давно ушедших
