Провел все утро за приятной болтовней в будуаре мисс Мур. До чего же разумно действовать исподволь! Вместо того чтобы корпеть в правительственных кабинетах, как мистер Уорнер, я прокручиваю свои махинации средь бархата и атласа женских покоев. Мисс Мур и впрямь умеет очаровывать. Она обладает тем, что принято называть легкостью характера. Беспечный нрав и миловидное личико — фасад, на который отрадно взирать, и она наделена той простотой, что исключает притворство. Джейн не знает человеческой природы, не проникает в умы окружающих, не стоит насмерть, защищая какие-либо свои убеждения, в ней нет тонкости чувств, заставляющей иные натуры трепетать от мимолетных перемен в небе или на земле, от нежности облаков, от колыхания лунного света на воде или от других мелких случайностей природы, — тонкости чувств, от которой докуки больше, чем толку. И что с того? Гений и душевный жар могут катиться к черту! Мне было плевать на весь гений и весь душевный жар мира, когда Джейн встала с кресла у камина, выпрямилась во весь свой величественный рост, ласково протянула мне руку и произнесла: «Добрый день, сэр Уильям», — с непритворной улыбкой на свежих губках. Мне приятно было слышать мое имя из ее уст. «Садитесь поближе к огню. Вы наверняка замерзли». Я сел, и через две минуты мы уже болтали как лучшие друзья.
Джейн спросила, согрелся ли я, и позвонила, чтобы специально для меня принесли еще угля. Затем она полюбопытствовала, когда я собираюсь в Ангрию, и выразила надежду, что я непременно буду наносить им визит всякий раз, как окажусь в окрестностях Заморны, — при условии, что сумею застать хозяев.
— Вы еще не видели наш новый дом, — сказала она. — Мы ведь после смерти дедушки уехали из Керкем-Лоджа.
— Вот как? — проговорил я. — Однако вы по-прежнему живете в тех же краях?
— О да, у нас есть усадьба под Массинджером, старая и довольно унылая. Папа хочет ее снести и выстроить приличный дом. Меня это огорчает, потому что жители Заморны станут говорить, будто мы возгордились.
— Не обращайте внимания на завистников, — ответил я и, чтобы переменить тему, похвалил вазу на каминной полке, расписанную греческими пейзажами с руинами, оливами и силуэтами гор вдали.
— Правда красота? — воскликнула мисс Мур, снимая вазу. — Этот рисунок сделала сестра бедного капитана Гастингса. Кстати, полковник, очень жестоко с вашей стороны так преследовать юного Гастингса. Он был такой умный, смелый, горячий молодой человек.
— Да, он выказал свою горячность, когда застрелил Адамса, — заметил я.
— Адамс ему и в подметки не годился, — отвечала Джейн. — Он был ужасно заносчивый. Я уверена: он чем-нибудь оскорбил юного Гастингса. Адамс очень походил на лорда Хартфорда. Я видела его в Хартфорд-Холле, когда мы с папой там обедали, и потом дома сказала папе, что считаю его очень неприятным гордецом.
— Так вы считаете, что подчиненный был прав, когда пустил ему пулю в лоб?
— Нет, конечно, и все равно жалко, что Гастингса за это казнят. Если бы вы познакомились с его сестрой, полковник, вы бы ей посочувствовали.
— Его сестрой? Кто это? Не та ли дурнушка, что как-то была с вами в опере?
— Вы не назвали бы ее дурнушкой, если бы знали ближе, полковник, — ответила Джейн с очаровательным жаром. — Она такая добрая и умная. Она все знает, почти все, и совсем не такая, как другие; не могу объяснить, в чем.
— Что ж, — сказал я, — мне она безынтересна. Неужто, дорогая мисс Мур, вы с нею такие близкие подруги?
— Не скажу, полковник, потому что вы говорите о ней так пренебрежительно.
Я рассмеялся.
— Полагаю, это чудо ума и доброты постоянно изводит вас разговорами о своем братце — превозносит его таланты, героизм и все прочее?
— Нет, — ответила Джейн. — Меня саму это очень удивляет — она никогда о нем не говорит. А первой я упомянуть его не решаюсь: она такая странная, и если обидится, то тут же от меня уедет.
— Уедет? Она что, живет с вами?
— Она в некотором смысле моя учительница, — сказала мисс Мур. — Дает мне уроки итальянского и французского. Она училась в Париже, и по-французски говорит очень хорошо.
— А семья Гастингс откуда? — спросил я.
— Из Пендлтона, в Ангрии, — дикое, забытое Богом место, не то что Заморна. Там вовсе нет хорошего общества, и природа совсем девственная. Я как-то каталась там верхом, когда гостила у сэра Маркема Говарда, и меня поразило, что вокруг только вересковые пустоши и холмы. Вы не поверите — ни деревьев, ни клочка возделанной земли, а дороги ужасные, каменистые. Я заглянула к старому мистеру Гастингсу. Они там живут совсем не как мы. Он считается джентльменом, и его род — один из древнейших в округе; тем не менее он сидел на кухне, словно крестьянин. Там было очень чисто, пол выскоблен, как этот мраморный, и жаркий огонь в очаге, совсем как у нас в камине. И все равно вид престранный, да еще мистер Гастингс был одет по-простецки и сидел в шляпе. Ангрийский выговор у него даже сильнее, чем у генерала Торнтона, но мне он очень понравился. Так ласково меня принимал. Назвал пригожей девонькой и просил заглядывать на огонек.
— А капитан Гастингс был тогда дома? — спросил я.
— Это было вскоре после того, как он поступил в армию. Тогда о нем все говорили с восторгом, и на всех публичных собраниях пели его песни. А вот Элизабет Гастингс была дома, в той уютной обстановке выглядела вполне элегантной дамой. Но хотя она прекрасно образованна, я убеждена, что угрюмые вересковые пустоши и старинная усадьба нравятся ей больше Заморны и даже Витрополя. Правда странно?
— Очень странно, — согласился я.
Джейн продолжала:
— Я часто гадала, отчего она покинула Пендлтон и стала жить сама по себе. Папа считает, это из-за чего-то, что ее отец сделал или сказал по поводу Генри, потому как мистер Гастингс иногда чрезвычайно упрям и горяч. Впрочем, они все в семье такие. Элизабет за два года ни разу не побывала дома, а сейчас живет одна у нас в Массинджер-Холле. Дом стоит так одиноко, а старые комнаты такие мрачные — не понимаю, как она это выносит.
Последней фразой мисс Мур сообщила мне то, что я хотел узнать. Длить визит не было нужды. Я поболтал еще несколько минут, глянул напоследок в ее милое личико, обменялся с нею рукопожатиями, отвесил прощальный поклон и ушел. Дома меня ждал Ингем с важными известиями. Он установил, что этот пес Уилсон и впрямь отбыл в восточном направлении. Значит, его цель — Ангрия. Завтра я еду туда. Что до Массинджер-Холла, я намерен посетить его не позднее послезавтра.
Самый тихий зимний час — обычно вечерний, особенно если ветер и снег за окном заставляют нас больше ценить уют домашнего крова и жаркого очага. На исходе вьюжного дня, когда сумеречные тени уже начали сгущаться, капитан Гастингс и его сестра сидели у камина в дубовой гостиной Массинджер-Холла. Гастингс смотрел, как снежный вихрь бушует за высоким готическим окном. После долгого молчания он сказал: «На Боулсхилле сегодня наметет большие сугробы». И у него, и у нее настроение было самое мрачное и отнюдь не доброе: над ним висел смертный приговор, она сознавала, что в лице ее единственного брата соединились убийца, разбойник, предатель и дезертир.
— И ты думаешь, что суд не выслушает ходатайства в твою защиту? — спросила Элизабет Гастингс, возвращаясь к разговору, который они вели несколько минут назад.
— Я думаю, что в суде заседают мерзавцы и преступники, — хрипло отвечал Генри.
Прежде чем продолжить рассказ, я немного задержусь на личности Генри Гастингса. Девятнадцатый полк, где он когда-то служил, еще не исключал из своих рядов офицера, более отвечающего своеобразной славе этой удалой части. В начале карьеры, до того как подпасть под разрушительное влияние порока, Гастингс представлялся лучшим кандидатом на все возможные поощрения: сильный, деятельный, со здоровым румянцем родных холмов на смуглых щеках, с глазами, горящими дерзостной отвагой, с заносчивостью, которая невыносима для мелких душ и которая, в сочетании с высоко реющим умом, собирала вкруг него толпу восторженных обожателей. На свою беду, он отличался себялюбивым,
