вас, эти дома в таком состоянии уже лет двадцать. Я отлично помню, что мне было всего двенадцать, и они выглядели ничуть не лучше и не хуже нынешнего.
— Хуже они выглядеть не могли, — ответствовал более высокий собеседник, подходя к камину и отталкивая ногой оттоманку, чтобы освободить себе место у огня.
— Вы по-прежнему говорите о Клиф-Коттедже? — спросила миссис Уорнер, поднимая голову.
— Да, мэм, с вашего ухода мы только о них и разговаривали. Ваш муженек набавляет цену каждые пять минут, и только что объявил полусгнившие сараи без крыши капитальными усадьбами с надворными постройками, сиречь свиными загончиками, и садом, сиречь навозной кучей в два квадратных ярда. Он уверяет, что я смогу сдавать их приличным семействам и получать с каждого двадцать фунтов в год. И что, мэм, разве это не липа?
— Липа? О чем ваша светлость говорит? О дровах?
— Нет, о табуретках мистера Фергюсона.
— Не знаю. Кто такой мистер Фергюсон и какие у него табуретки?
— Первосортные, изготовленные на фабрике Обманелло. Ваш муженек всегда их там покупает.
— Ваша светлость шутит. Говард всегда заказывает мебель у лучших витропольских краснодеревщиков.
Из темного угла раздался тихий смешок, вызванный, очевидно, недогадливостью миссис Уорнер. Герцог Заморна, который стоял спиной к камину, опираясь локтем на мраморную доску, быстро обернулся. Мистер Уорнер тоже. Оба джентльмена увидели даму, сидящую в уголке; лицо ее наполовину скрывала тень, наполовину — белая изящная ручка, которой она заслонилась от ярко пылающего огня.
В первый миг его ангрийское величество был поражен: он полагал, что это серое шелковое платье, изящная фигурка и миниатюрная ножка должны находиться за сотни миль отсюда, в Уэллсли-Хаусе. И впрямь, зрелище отозвалось в его голове очень живым, хотя и не вполне отчетливым впечатлением, будто он смотрит на собственную супругу — герцогиню. Таким образом, он счел себя вправе приблизиться еще на целый шаг и уже нагнулся было, чтобы отодвинуть упомянутую ручку и рассмотреть черты незнакомки, когда испуганный вскрик и резкое движение, с которым та отпрянула в угол, заставили герцога замереть. Одновременно миссис Уорнер произнесла торопливо:
— Моя племянница, мисс Люси Гренвилл.
Мистер Уорнер изумленно вытаращился на жену. Он знал, что она говорит неправду. Миссис Уорнер взглянула на него умоляюще. Герцог Заморна рассмеялся.
— Я чуть не допустил досадную оплошность, — сказал он. — Клянусь честью, я принял мисс Люси Гренвилл за особу, к которой могу подойти на ярд, не заслужив упрека в развязности. Если бы молодая леди просидела тихо еще полминуты, думаю, я бы ее поцеловал. Теперь вижу свою ошибку, хоть и не уверен. Разница значительная, как между темным георгином и лилией.
Его светлость помедлил, пристально глядя на мисс Гренвилл и рассматривая ее черты с монаршей бесцеремонностью, затем бросил пронзительный взгляд на миссис Уорнер, повернулся к обеим дамам спиной движением скорее оригинальным, нежели учтивым, сел в кресло, закинул ногу на ногу и полюбопытствовал у мистера Уорнера, понимает ли тот хоть что-нибудь. Мистер Уорнер не ответил, так как целиком ушел в чтение газеты. Тогда герцог наклонился к миссис Уорнер и, перегнувшись через ее рабочий столик, заинтересованно осведомился, рассчитывает ли она его убедить, будто
Миссис Уорнер была так озадачена, что не нашлась с ответом. Однако молодая особа вновь рассмеялась, нервно, почти истерически, как будто не могла понять, смеяться ей или плакать. И вновь король Ангрии наградил ее быстрым, внимательным взглядом. Наступила долгая тишина. Наконец его величество заметил, что не отказался бы от кофе. Вызвали Хартли, и его величество получил желаемое. Он выпил примерно шесть чашек, после чего объявил, что предпочел бы такое же количество порций разведенного бренди и очень жалеет, что эта мысль не пришла ему в голову раньше. Миссис Уорнер предложила позвонить и распорядиться, чтобы принесли бочонок и стопку, однако герцог ответил, что по здравом размышлении ему лучше уйти спать: уже половина десятого — правильное, здоровое время, в которое он хотел бы ложиться. Его величество встал, кивнул мистеру Уорнеру, пожал руку миссис Уорнер и, не глядя на племянницу, медленно, раздельно произнес уже в дверях:
— Доброй ночи, мисс Люси Гренвилл.
Глава 6
Как мисс Вернон провела ночь после описанной встречи, пусть читатель гадает сам: мне об этом ничего не известно. Скажу лишь, что она поднялась наверх, поставила свечу на туалетный стол, села на кровать и продолжала сидеть, в полной неподвижности и молчании, пока свеча не догорела. Мисс Каролина не разговаривала с собой и о чем думала — неведомо. Временами она вздыхала, временами у нее на глазах выступали слезы и, повисев на длинных ресницах, капали на колени, однако не было ни рыданий, ни других бурных проявлений чувств. По виду мисс Вернон я склонен заключить, что ее мысли были полны разочарования, сомнений и неопределенности, но не отчаяния. Огонек свечи довольно долго мигал, затем окончательно погас. Мисс Вернон подняла голову, которая до сей минуты была опущена, увидела тлеющий фитиль, встала и медленно разделась. Возможно, в минуты сильных переживаний ей больше нравилось ложиться в полной темноте: ты вспомнишь, читатель, что так было и в ту ночь, когда отец объявил ей свое решение касательно отъезда в Эдем-Коттедж.
На следующий день Каролина проснулась поздно, поскольку пролежала без сна почти до рассвета. Спустившись, она узнала, что герцог и мистер Уорнер уехали смотреть Клиф-Коттедж — два древних сарая, непригодных ни для человека, ни для скота. Джентльмены взяли с собою каменщика и архитектора, а также ружья, две своры собак и егеря. По всему выходило, что они вряд ли вернутся засветло. Услышав об этом, мисс Вернон от огорчения закрыла лицо руками и едва не расплакалась, как ребенок. Если герцог ее узнал — в чем она нимало не сомневалась, — то какое же холодное и презрительное неодобрение он выказал своим поступком!
Впрочем, подумавши, Каролина рассудила, что плакать — стыдно. Она все снесет. В худшем случае снова сядет в почтовый дилижанс и вернется в Фиденское узилище. Да и на что герцогу Заморне досадовать? Он не ведает, что она желала смерти его жене. Не знает, с каким всепожирающим чувством она о нем думает. Кто догадается, что Каролина любит могущественного и сурового Заморну, если (так ей казалось) она в жизни ни словом, ни жестом не выдала безумных грез? Да и как ему знать, если она сама разобралась в своем сердце, лишь когда их разделили горы, долины и море? А раз он так холоден, так безразличен, то Каролина раздавит в себе эту привязанность и никогда о ней не расскажет. Она не хотела от него ответной любви — это было бы гадко. Ей требовалось совсем немного: чтобы он был к ней добр, думал о ней хорошо, радовался ее обществу — ничего больше. Другое дело, если герцогиня Заморна умрет… а сейчас надо взять себя в руки, победить слабость, притвориться веселой, и если герцог докопается до правды, обратить все в шутку, представить свой побег веселой эскападой, предпринятой из жажды приключений.
Мисс Вернон исполнила свое решение. Она натянула на лицо улыбку и весь день оживленно болтала с миссис Уорнер. Однако часы тянулись бесконечно, и она, против воли, поглядывала на окна и прислушивалась к звукам в вестибюле. С наступлением темноты ею овладело беспокойство, а когда пришло время переодеваться, она уложила волосы и выбрала украшения с тщательностью, которую сама не могла себе объяснить.
Допустим, что уже восемь. Джентльмены вернулись час назад. Они в гостиной, но Каролины с ними нет; она их еще не видела. По той или иной причине Каролина предпочла уединиться в большой библиотеке в другом крыле здания и сидит там у камина, пригорюнившись, как Золушка. Свечей она не потребовала; только пламя камина бросает алые отблески и дрожащие тени на книги, потолок и ковер. Каролина сидит так тихо, что мышка, очевидно, приняв ее за изваяние, спокойно бегает по ковру у ее ног. Внезапно зверек пугается и шмыгает за каминный экран. Услышал ли он какой-нибудь звук? Вроде бы ничто не шелохнулось. Нет, что-то и впрямь движется в этом крыле, которое до сей минуты было погружено в
