двери постоянно лез мордой плешивый осел, и среди всего этого великолепия сидел на персидских коврах жирный негр, увешанный драгоценными побрякушками. Гумилев подарил ему бельгийский браунинг из своих запасов и портрет императора Николая Второго. Оба подарка были приняты благосклонно — браунинг поболее, портрет — поменее, после чего Аба Муда сообщил, что велел снабдить экспедицию провизией. Гумилев поблагодарил его и спросил, можно ли осмотреть гробницу Шейха Гуссейна.
— Гробницу осмотреть, конечно же, можно, — отвечал с хитрой улыбкой Аба Муда. — Но я велю своим людям зорко смотреть, чтобы вы не взяли с собой ни камешка, ни горсти земли оттуда, потому что делать этого нельзя. Я вам доверяю, но таков порядок.
— Разумеется, мы ничего не станем трогать, — заверил Гумилев.
— А твой государь — слабый человек, — продолжил неожиданно Аба Муда, помахивая портретом.
— Вы святой, но я могу счесть это за оскорбление, — начал было Гумилев, вставая, но вождь и духовный наставник Шейх-Гуссейна перебил:
— Я не желаю никого оскорбить. Я просто говорю, что вижу. Я не знаю деяний твоего государя, ни добрых, ни злых; я ни разу не видел его доселе и вряд ли увижу после, кроме как на этой фотографической карточке. Я не знаю, любят ли его в твоей стране или проклинают. Я говорю то, что вижу своими глазами. Этот человек принесет вам большие беды.
— Это мой государь, — сухо сказал Гумилев. Краем глаза он видел, что и Коленька поднялся в возмущении, и боялся, что тот наделает бед. — У меня нет иного.
— И еще раз повторю, если ты не услышал: я говорю то, что вижу. Принимать это или не принимать — твое дело, — произнес жирный негр, покачивая головой. — Если ты не веришь мне, то можешь после спросить у того, кто всегда с тобой.
— О чем ты говоришь?!
— Ты знаешь, — сказал Аба Муда, прикрыв глаза тяжелыми веками. — Ты знаешь.
Умолкнув, он сделал путешественникам знак уходить. Но сразу к гробнице они не пошли, потому что стояла ужасная жара, и выбрались туда лишь на следующий день.
Гробница представляла собой огороженное высокой каменной стеной кладбище с каменным домиком привратника снаружи. Входить туда разрешалось только босиком; Коленька и Гумилев сняли обувь и запрыгали по острым камням, больно коловшим ступни. Осмотрели гробницы, осмотрели пруд, вырытый Шейхом Гуссейном, вода в которой была якобы целебной.
Но более всего Гумилева заинтересовала пещера с очень узким проходом между камней, через который следовало пролезть. Сделать это мог только безгрешный человек. Если же кто-то застревал в дыре, то никто не смел протянуть ему руку и помочь, нельзя было кормить или поить такого человека, потому он умирал в страшных мучениях.
Эти жестокие правила весьма красноречиво подтверждали валявшиеся вокруг дыры человеческие кости и черепа.
— Небось специально набросали, для страху, — сказал Гумилев и принялся снимать верхнюю одежду.
— Дядя Коля, ты куда?! — взволновался Коленька. — Может, не нужно? Ну ее к бесам, эту легенду…
— Думаешь, застряну?! — Гумилев остановился.
— Нет, конечно… Но…
— Если застряну — значит, такая у меня судьба. Воды мне не неси, и никак вообще не помогай, а то тебя, чего доброго, накажут. У них тут с этим строго.
— Сами же сказали — «набросали для страху».
— А если не набросали?!
Гумилев подмигнул племяннику и, оставшись в нательной рубахе, полез вниз. Уже протискиваясь между прохладными, пахнущими могилой камнями, он вспомнил, что металлический скорпион остался в нагрудном кармане. Гумилев даже замер, подумывая, не вернуться ли, но потом покачал головой и ужом ввинтился в расселину.
В какой-то страшный момент ему показалось, что он застрял. Острые грани камней давили на грудь и позвоночник, дернувшись взад-вперед, Гумилев не продвинулся ни на вершок.
— Нужно успокоиться, — прошептал он.
Конечно, Коленька тут же полезет к нему, тащить. Конечно, легенда есть легенда, и вряд ли все действительно настолько ужасно. Но после встречи с пыльным демоном, смеющимся в ночи, Гумилев еще более внимательно стал относиться к поверьям и суевериям, какими бы странными они ни казались.
Выдохнув, он с новыми силами пополз вперед и через несколько мгновений очутился на свободе. Коленька, казалось, готов был закричать «ура!», и только святость места удерживала его от этого.
Гумилев поднялся наверх, отряхнулся и принялся одеваться. Немногочисленные паломники смотрели на него с огромным интересом, потому что вряд ли европейцы до него пытались доказать свою безгрешность таким вот необычным образом. Один, в длинных белых одеждах, подошел совсем близко и сказал по-французски:
— Я в вас никогда не сомневался, господин Гумилев.
— Господин Мубарак, это вы?! — удивился поэт, застегивая пуговицы рубашки. Он провел рукой по нагрудному карману и ощутил знакомое покалывание — скорпион был на месте. Не ускользнул этот жест и от старика, спросившего:
— Помог ли вам мой подарок?
— Как видите, сейчас я прекрасно обошелся без него. Но однажды он спас меня и моего товарища. Совсем недавно, не так уж далеко отсюда.
— Вы смелый, но безрассудный человек, — покачал головой Мубарак. — Все, что я знал ранее о русских, полностью в вас раскрывается… Вот и сейчас — зачем вы решили испытать себя? А если бы застряли?
— И что, никто не помог бы мне?
— Ни один человек, уверяю.
— Никто не принес бы воды и пищи?
— А зачем это делать, если вы все равно умрете? Никто не захочет продлять муки грешника.
Мубарак дружески взял Гумилева за локоть и отвел чуть в сторону, чтобы Коленька их не слышал. Впрочем, тот как раз увидел очередного жука для своей коллекции и наблюдал сейчас, как тот сидит на камне и греется в лучах солнца.
— Знаете, эта встреча явно не случайна, — сказал старик. — Возможно, мой подарок и в самом деле принесет вам только неприятности.
— Отчего же? Пока он мне лишь помогал. Но, если угодно, я могу его вернуть.
Говоря это, Гумилев вовсе не был уверен, что сможет отдать скорпиона.
— Подарки не возвращают… Я просто хотел бы предостеречь вас от лишних опасностей. Верьте в себя, не в скорпиона.
— Но я и не верю в скорпиона, — возразил Гумилев.
— До определенного времени — не верите. Но наступит час, когда вам потребуется осознать это для себя. Мы часто становимся рабами вещей, сами того не замечая. А рабом вещи быть куда опаснее, нежели рабом человека…
Гумилев оглянулся: Коленька все еще рассматривал смирно сидящего жука, который явно не тяготился таким вниманием к своей особе. Поодаль топтались соглядатаи Аба Муда — видать, приглядывали, чтобы Коленька этого священного жука не схватил и не положил преступно в карман.
— Кто вы, господин Мубарак? — неожиданно спросил Гумилев. — Я ведь вижу: вы не простой торговец. Постоянство, с которым вы попадаетесь на моем пути, тоже нельзя назвать случайным. Я уже подумываю, не было ли и ограбление в Джибути инсценировкой.
Старик расхохотался. Он смеялся долго, утирая слезы рукавом своих ниспадающих до земли одеяний, а потом сказал:
— Нет, поверьте мне, ограбление было самым настоящим. Но я рад, что встретил тогда вас, хотя, разумеется, справился бы с этими разбойниками без посторонней помощи. Видимо, нас свело вместе
