и есть, решил написать ей обо всём случившемся и послать ей малёк Соломы, написанный его почерком. Представив, что будет чувствовать Ольга, узнав об этом, Протас даже изобразил на лице некое подобие злорадной улыбки и сразу сел писать. Он подробно описал, как Солома приходил к нему с просьбой о деньгах и как обратился к нему с ответной просьбой побеспокоиться о своей соседке. Как смотрящий, пользуясь своим положением, стал за его спиной подкатывать к ней сам и всё остальное. Перечитав малявку он подумал, что узнав обо всём этом и поняв, какой человек Солома, к тому же прочитав его собственный малёк, Ольга перестанет с ним общаться. На душе даже стало немного легче от этого и, услышав как загрохотала тележка хлебореза, он вспомнил, что ещё не ответил Соломе и тут же сообразил, как нужно ему ответить.
Быстро перечитав ещё раз малёк Ольге, он завернул в него Соломину малявку и, отправив, сел писать ответ смотрящему.
Перечитав малявку Протас улыбнулся уже более естественной улыбкой. Быстро запаяв её, он подошёл к кормушке как раз в тот момент, когда её открыли для раздачи хлеба.
— В любую хату напротив закинь, — протянул он малёк холопу. Смена сегодня была отвязанная и к тому же корпусной был на подхвате, но холоп всё равно с опаской оглянулся, прежде чем брать малёк. Протас подождал, пока он его закинул в сотую камеру и лёг спать.
Шаповалов пришёл на работу пораньше. До проверки оставалось ещё немного времени и он решил навестить в отстойнике Плетнёва. Вчера вечером к тому закинули троих человек с этапа, поэтому в отстойник он заходить не стал, а вызвал его на продол.
— Ну, что хочешь сказать, что и сегодня ничего не было? — сходу спросил он Плетня, даже ещё не зайдя за угол, да ещё с таким видом, как будто точно что-то шло и он знал об этом.
— Почему? Было, — с улыбкой ответил Олег и протянул оперу малёк на Ольгу Ш. с х 87. Он даже не понял, что кум брал его на пушку. Да и ему было всё равно, осведомляют опера из хаты об отправке или нет. Нужные ему мальки шли уже очень редко и Олегу не составляло труда изъять их, пока в отстойнике не было так много глаз, как при хабаровском этапе.
— Молодец, — равнодушно похвалил его Шаповалов, беря малёк, — иди.
Не дождавшись, пока Плетня закроют обратно, он прошёл в свой кабинет и сразу вскрыл малёк, ожидая после нескольких дней молчания Протаса услышать от него в адрес Ольги кучу признаний в тоске или уже в любви. Но прочитанное заставило его взвыть от досады. Он столько времени и сил потратил, чтобы не дать связаться с ней Протасу, когда опасность была совсем в другой стороне.
«Солома, чтоб его, — с досадой думал Шаповалов, — ведь ему даны большие полномочия. Дунаев может даже свиданку ему организовать у себя в кабинете или даже в холопской свиданочной».
Ему сначала не хотелось верить в это, но малява Протаса была написана так, как будто он действительно всё знает и хочет уберечь Ольгу от смотрящего, которому она нужна якобы только для секса. Но с чего он это взял? Шаповалов развернул второй малёк, который был в первом. С первых же строк его руки начали дрожать. Эти уголовники, оказывается, используют девушку в свих похотливых целях. «Но Ольга, — схватился за голову кум, — нет, не-ет, не может быть, чтобы это она сама лезла под него. Такая девушка не может быть обычной похотливой шлюшкой, как пишет Солома». Ему не хотелось верить, что Ольга, которую он уже, наверное, любил и даже боготворил, была такой. Он вспомнил её лицо, голос, манеры и смотря в малёк отрицательно качал головой. В конце концов он пришёл к выводу, что Солома скорее всего что-то скрывает от Протаса и может сам попытаться построить с ней серьёзные отношения и даже расписаться. Правда, обычно заключённые женились на вольных заочницах, чтобы те ездили к ним на свиданки. Но тут случай исключительный, такую милую девушку и на воле вряд ли найдёшь.
Шаповалов тут же подскочил и направился обратно к восьмёрке. Проверка уже начиналась и слышно было, как утренняя делегация хлопает дверьми карцеров. Он быстро вытащил Плетнёва на продол, чтобы успеть присоединиться к проверяющим. Хотелось немедленно взглянуть в глаза Ольге. Хоть и не хотелось верить в слова Соломы, но они крепко засели у него в голове.
— С семь восемь идут на неё малявы? — резко спросил он Плетня.
— Ой, да откуда только на неё не идут, всех и не упомнишь, — ответил Олег опять с улыбкой. — Шалава первая тут походу, кто её тут только не дрючит.
У Шаповалова помутнело в голове.
— Откуда знаешь? — спросил он упавшим голосом, даже чуть пошатнувшись.
— В тюрьме ж сижу, начальник, — пожал плечами Олег. Он уже хотел было сказать, что сам её чуть не трахнул, да побрезговал после кого-то, но потом решил не сдавать ту путёвую смену дубаков, которая могла ещё пригодиться. И хотя очень хотелось сказать об этом, потому что видел, что куму это очень неприятно, но он только спросил: — А тебе она, что, не для этого разве нужна?
Шаповалов посмотрел на Плетня, с ухмылкой делающего при этих словах лыжные движения, красными помутневшими глазами и зло проговорил.
— Все мальки на неё со всех хат — мне. Понял? Все до одного.
Улыбка слезла с лица Плетня, понимающего, что это будет уже не просто сложно, а уже опасно. Камера семь восемь, откуда ей пишут, это хата положенца, и могут быть последствия. Он вопросительно взглянул на кума.
— Твою безопасность я гарантирую, — жёстко проговорил Шаповалов, правильно поняв выражение его лица. — Все мальки на неё — мне. Всё. Иди.
Едва захлопнулась дверь за Плетнёвым, как её опять пришлось открывать уже для проверки, потому что оба корпусных, сдающий смену и принимающий, уже подошли. С ними был и Женя Шмон, и ДПНСИ, что ещё более усиливало статус проверки. Шаповалов стал заходить в хаты с ними. Сегодня ему уже не требовалось изображать заглядывающего под нары кума, сейчас это делал Женя Шмон. Шаповалов лишь бездумно пялился на заключённых, испытывая всё больший мандраж по мере приближения к Ольгиной камере. Слова Соломы не выходили у него из головы.
Солома очень удивился, получив маляву от Кузнеца с хаты восемь семь. Он когда-то был шнырём у Соломы, когда они несколько лет назад сидели в одной зоне и были в одном отряде. Стирал ему носки с трусами и всё остальное, заваривал чай и готовил еду, когда не было из чего готовить носил со столовой. В общем, был при Соломе полностью, довольствуясь вторяками чая и остатками с барского стола в куражные дни. Иногда ему, конечно, и перепадали центра чая или даже сигареты с фильтром, когда Солома был в добром расположении духа. Но он никак не был задействован ни в каких лагерных делах и спешил удалиться, поставив кружку с заваренным чаем, если в проходняке Соломы велись какие-то разговоры. Так что получить от него малявку смотрящий никак не ожидал. Сначала, правда, подумал, что Кузнецу может помощь нужна какая-нибудь, на которую он в принципе мог и рассчитывать. Но закончив читать, понял, в чём дело. Помощь ему никакая не нужна была, он теперь был шнырём почти у самых обеспеченных заключённых тюрьмы и ни в чём не нуждался. Просто он был среди этих обеспеченных единственным, кто сидел и знал по лагерям Немца. Когда-то они даже чуть не пересеклись и с Соломой. Немец поднялся с карантина в отряд как раз в тот день, когда Солому закрыли в ПКТ, а оттуда потом вывезли на больничку. Так и не дождавшись Солому, Кузнец тогда начал шнырить у Немца, чтобы выжить, и даже бегал по его поручениям, чтобы собрать мешок Соломе в ПКТ. Сейчас же, наивно полагая, что Солома может быть не в курсе того, что Немец заехал в тюрьму, Кузнец спешил известить его об этом.
Этим он, конечно, Солому не удивил, а только вызвал улыбку. А вот то, что Немец заходил в гости в хату восемь семь, для него было новостью, которая заставила его задуматься. Что ему там было нужно? Кого он мог там знать, кроме Кузнеца? Кто мог его туда пригласить и зачем, если он не сам зашёл? Голова Соломы начала с трудом переваривать эту информацию и пытаться найти другие варианты ответа на эти вопросы. Он уже и сам замечал, что после знакомства с Ольгой он всё больше думал о ней, чем о делах. Тем более теперь, когда они стали уже духовно сближаться. И сейчас, кроме как темы Протаса, другого повода он не видел. В голове стояло только одно предположение, что Протас мог каким-то образом знать Немца и обратиться к нему по своей проблеме. А какая у него может быть проблема? Ну конечно же Солома, если он как-то узнал об его подкатах к Ольге. Да она, в принципе, и сама могла написать ему об этом, просто Протас мог молчать. Сознавая щекотливость своего положения перед Протасом, Солома со вздохом хвалил себя за то, что вовремя вспомнил о своём варианте с извещением об этом Протаса. И судя по полученному ответу Протаса это не очень его и задело, или он делает вид, что не очень. Но ситуация всё равно оставалась скользкой и он уже начинал продумывать ходы на этот случай. Додумался даже до того, что уже хотел спросить у Ольги, рассказывала ли она своему бывшему соседу о том, что Солома много писал ей и они стали общаться.
«Уж не мания ли у меня преследования началась? — подумал он, поймав себя на такой тупой мысли. — Может, Немец просто сам навестил эту хату, чтобы поживиться чем-нибудь?»
Но мысли всё равно возвращались к вариантам своих действий на худший случай. Он уже и так чувствовал неодобрительное отношение своих тоже авторитетных сокамерников из-за Ольги. В основном, конечно, из-за телевизора, который он ей отправил, но сути дела это не меняло. Сейчас они ничего не скажут, но если будет какой-то кач, могут и вспомнить.
Опасность представляло ещё и то, что сам он Немца этого не видел даже, и отношений братских не было, а авторитет его был непререкаем. Даже будучи на МОБе Солома слышал, что Немец все рамсы разруливает по понятиям и по справедливости не только на их отряде, откуда Солому закрывали в ПКТ, но и по всей зоне.
Ходя по камере, он не мог прийти к какому-либо умозаключёнию. Мысли ещё и беспрестанно перекидывались на Ольгу, от которой недавно получил малявку и уже поневоле думал о том, что напишет ей. Но когда двери на проверку стали открывать уже в соседних камерах и он услышал с продола голос кума Дунаева, лучший выход сам пришёл на ум. Нужно перевести Немца в свою хату и приблизить к себе. Всё равно скоро уже суд и зона, а тюрьму надо будет на кого-то оставлять. А авторитетнее Немца на данный момент Солома не видел. Даже Паха, который с ним был уже немало времени, таким влиянием пользоваться не будет. А Немец кандидатура самая подходящая, и к тому же находясь здесь, рядом, он против Соломы ничего мутить не будет и они ещё и сблизятся.
Обрадовавшись верно найденному решению Солома стал ждать окончания проверки, чтобы подтянуть Дунаева для решения этого вопроса. У него сразу так поднялось настроение, что он даже подумал, что может он и зря всё это на себя нагоняет, и Немец заходил в восемь семь по какому-нибудь своёму делу. Но потом уже решил, на всякий случай, сделать задуманное, тем более что человек Немец действительно достойный и ему самое место быть здесь и смотреть за тюрьмой после Соломы.
