В Штатах воплощение «интеллектуала» — скорее всего обозреватель-колумнист солидной газеты. Скажем, комментаторы «Нью-Йорк таймс» — высококлассные интеллектуалы-профессионалы, которым профессионализм позволяет высказываться на самые различные темы, а интеллект — делать это глубоко и концептуально.
Другой род «интеллектуала» — академический, университетский. Вот этот феномен в России — пока, во всяком случае, отсутствует. Здесь университеты — кастовые заповедники, очень замкнутые, со своим этикетом, манерами, жаргоном и модой. Например, точно известно, что профессор не может быть одет щегольски, с иголочки: брюки желательно с пузырями на коленях — но пузырями небольшими! — допустимы потертости на пиджаке, но не до прозрачности. Ни в коем случае никаких драгоценностей или мехов, даже в ту еще пору, когда меха не вызывали протеста по экологически-гуманным соображениям. В общем, такое рафинированное сдержанное эстетство.
Из университетского лексикона вырос принцип «политической корректности», который зиждится на устранении всякого рода дискриминации и сейчас мощно набирает силу, если уже не господствует, в американском социальном этикете — и даже меняет сам английский язык. <…> Моя приятельница, преподающая славистику в одном нью-йоркском университете, рассказала, что в студенческом сочинении о рассказе «Матренин двор» ей попалась фраза: «В избе Матрены жили Солженицын, кошка, мыши и тараканы». Вот это чистой воды «политическая корректность»: живые существа перечислены через запятую, без всякой дискриминации.
Обычно принято считать, что университетские интеллектуалы оторваны от жизни и, стало быть, оказывают на нее мало влияния. Согласиться с этим трудно, потому что профессора в университетах остаются, а студенты уходят в эту самую жизнь.
Можно сказать, что «либерализм» — понятие количественное. Во всяком случае, происхождение его таково. Речь идет о количестве знаний и соответствующей широте кругозора, а отсюда уже, в виде следствия, — неспособность и невозможность придерживаться какой-либо узкой доктрины. В этом корни и суть либерализма — во всяческой плюралистичности мышления. Так что «интеллигенты» или «интеллектуалы» в любой стране и любой системе, как правило, либеральны.
Но это либерализм мировоззренческий. Что касается политического, то в Штатах мягкотелым либералом российского толка может выступать как раз правительство — например, в благих эгалитарных целях ограничивая частную инициативу и добиваясь прямо противоположных результатов.
Вот сравнительно недавний мелкий пример. Государство решило превентивно обуздать владельцев компаний кабельного телевидения, чтобы они не слишком вздували цены, и приняло некие законодательные меры. В итоге треть подписчиков кабельных каналов платит больше, чем прежде, когда цены зависели исключительно от капиталистических акул. Акулы немедленно нашли против закона обходные пути, потому что они умнее и упорнее, а умнее и упорнее они оттого, что, в отличие от конгрессменов и чиновников правительства, считают свои деньги.
Кажется, давно известно правило, по которому от конкуренции выигрывает потребитель, — вот пусть бы телемагнаты и конкурировали между собой, но государству очень хочется быть «интеллигентом» и все по-хорошему уладить.
Этот критерий деятельности — деньги — вносит некоторую ясность в деятельность «интеллигента», хотя и не полную.
Если «интеллектуал» — профессионал, то, значит, он прилично зарабатывает, а раз так, то он высоко ценится социально. И тут не важно, добывает ли он эти деньги тем, что перышком скрипит — а не землю, скажем, пашет. Если «Нью-Йорк таймс» считает возможным платить огромные деньги своим колумнистам, так не за то, что они либералы (или консерваторы — в случае «Уолл-стрит джорнал»), а за то, что из-за них на газету подписываются читатели.
Тут снова проблема не столько типа мышления, российского или американского, сколько разницы в материальном уровне, позволяющем печатать очень толстые газеты, где для всех рубрик и всей рекламы есть место, и платить сотрудникам очень большие гонорары.
Господство денежного эквивалента вроде бы универсально. Но все же у меня есть типичное интеллигентское подозрение, что не совсем. Не зря меня уже назвали в нью-йоркском магазине электриком, и если дальше так пойдет, то глядишь, и услышу наконец: «Куда прешь, интеллигент проклятый?» Что-то мне кажется, и здесь, в Штатах, этих, в шляпах и очках, даже хорошо зарабатывающих, все равно не очень-то любят. И совсем уж возмутительный, на мой взгляд, заработок боксера, получающего за полчаса десять миллионов долларов, вызывает в здоровой американской массе меньше протеста, чем доходы писателя или иного занюханного интеллигента типа Вуди Аллена. Но это уже речь о всемирном «простом человеке» — по любые стороны океана.
Правильность корректности
Нет ничего проще в современном обществе, чем издеваться над политической корректностью (ПК); ее крайние и, уже в силу крайности, возмутительные или потешные проявления — на виду. Моя жена остерегается выходить на Пятую авеню в шубе: могут и в самом деле плеснуть краской или опрыскать аэрозолем. У нас в Вашингтон-Хайтс публика попроще, понесознательней и, соответственно, поспокойней. Но если бы мы жили не в Манхэттене, а на Брайтон-Бич, то жене опять бы шубу не надеть, но уже по иной причине: чтоб не оказаться в эмигрантской униформе. На Брайтоне концентрация мехов — самая высокая в мире: идеи ПК по части экологии и защиты животных здесь практически неведомы. Впрочем, тут популярны (на вербальном уровне) проекты выселения чернокожего населения за Полярный круг и другие концепции общественного устройства, о которых большая Америка, к счастью, не знает.
Я шубу не ношу, и коллизии ПК затрагивают меня по касательной. Дискутирую со свежеобращенным в вегетарианство приятелем: пытаюсь коварно доказать, что у спаржи тоже есть душа, не только у креветки. Таращусь на плакат с портретами знаменитых негров, где наряду с Луисом Армстронгом и Мохаммедом Али — Дюма и Пушкин. Женщинам упорно говорю комплименты и замечаю, что уже этим горжусь. В застолье с успехом цитирую полупародийные и пародийные словари ПК, которых вышло в Америке сразу несколько: все эти «собака — негуманоидный компаньон», «карлик — вертикально нестандартный», «сумасшедший — альтернативно одаренный» и т. п. Легкий хлеб.
На самом же деле, если исключить гротескные крайности, которые надо исключать везде и всегда, как верхнюю и нижнюю оценки в фигурном катании, я — за ПК. Приветствую и раскланиваюсь перед замечательным проявлением коллективного разума.
1. Самосознание ПК как артикулированной системы мировосприятия относится к середине 80-х, но как идея она возникла еще в самом начале 70-х. Это была реакция на разброд и шатания эпохи контркультуры. 60-е внесли эклектику практически во все сферы жизни: политическое мышление, представления о семье, отношения полов… Это вряд ли можно назвать революцией: революция взамен прежней иерархии ценностей предлагает свою. Здесь же некий порядок, пусть даже плохой, сменился не новым порядком, а хаосом. Попыткой внести некую стройность в ментальную разруху и стала ПК.
Естественно, принципиально нового в ней немного.
«Естественно», потому что после 60-х все ведущие общественные идеи — более или менее «нео» или «псевдо». (Вот 60-е дали совершенно неведомую до сих пор концепцию омоложения жизни: именно
