Совершенно гуманитарные люди почему-то знают, сколько стоит баррель нефти, и волнуются по этому поводу. А спроси их: что такое «баррель»? В дословном переводе — «бочка». А какая — какая разница: главное, что в выпусках новостей без этой бочки не обходятся (по секрету: баррель — 159 литров).
«Нефтяное давление» — термин не физики, а дипломатии. Слово «труба» не нуждается в пояснительных определениях, а его буквальное значение сплошь и рядом совпадает с переносным: «Если у нас труба, им труба».
Нефть — 35 процентов мировой энергетики. Остальное — уголь, газ, атомные и гидростанции. 35 процентов — это много, разумеется, но все же только треть с небольшим. Однако у стран, задающих тон в мире, этой трети нет. Исключение — США, обеспечивающие себя своей нефтью наполовину, остальное получая от соседей — из Канады, в основном, и из Мексики. Практически полностью зависят от нефтяного импорта Япония, Германия, Франция, Италия, Испания. В Европе только Норвегия и Румыния живут своей нефтью. А главный европейский источник — танкеры, приходящие в Роттердам из Персидского залива. Это покрывает примерно половину потребностей. Приблизительно пятая часть идет в Европу по трубопроводам из России. Оценив, как непросто в последнее время складываются отношения Запада с этими поставщиками, легко понять, что такое нефть. Вопрос не экономики, а политики — да и попросту повседневного бытия: удобства, безопасности и самой возможности жизни. Вот что в подспуде общественного внимания к картине «Будет кровь».
То-то Андерсон переименовал роман для фильма, заменив нефть кровью и овеществляя зрительно эту метафору. Метафора не оригинальная. Еще в 1924 году, на три года опередив Эптона Синклера и на восемьдесят три — Пола Томаса Андерсона, писал Сергей Есенин: «Нефть — словно черная кровь земли», и вряд ли он был первым.
В стихи-то (русские) нефть все-таки полноправно не войдет: ей не подобрать такую удобную рифму, как «любовь». Но уже есть поэма современного московского сочинителя с рефреном «Нефтью единой жив человек!».
Жизнь своих
Немецкий фильм «Жизнь других» Флориана Хенкеля фон Доннерсмарка вроде давно уж прошел, получил множество разных премий, посмотрели его в России, многие написали о нем, некоторые написали хорошо, толково. Но вот почему-то мысль возвращается к этой картине, то есть даже не к ней самой, а к коллизиям вокруг нее. Не к жизни других, а к жизни своих. К картине вокруг картины. Чтобы понять — в первую очередь для себя, — почему же так происходит, мысль эту надо упорядочить, изложить. Разобраться.
Главное: почему такой, подобный, фильм не снят в России?
Кратко напомнить сюжет, наверное, стоит. Действие происходит в 1984 году в ГДР. За успешным и идеологически надежным драматургом устанавливает слежку служба безопасности Штази — восточногерманское ответвление КГБ. Руководит операцией прослушивания квартиры идеальный служака капитан Герд Визлер. Вникнув в жизнь поднадзорного и его подруги-актрисы, проникнувшись их жизнью — на которую найти компромат пара пустяков, тем более они сами подставляются, — офицер начинает переосмысливать собственную жизнь. И в итоге из потенциального палача превращается в реального спасителя. Поскольку сыграно это лаконично и бесстрастно, метаморфоза происходит без драматических объяснений. Герой не мечется, не страдает — ну разве что смахнет слезу под впервые услышанную им серьезную музыку или замрет над томиком стихов.
Косвенным, но показательным образом с этим фильмом перекликается недавняя российская кинокартина Ларисы Садиловой «Ничего личного». Здесь тоже прослушивание — но бытовое: ревнивец нанимает частного детектива следить за своей подругой. А результат тот же: подслушивающий мало того что начинает растворяться в чужой жизни, но и пересматривает свою. Соответственно меняется и бытие подопытных. Согласно законам квантовой механики, убедительно действующим в человеческом обществе, наблюдение изменяет наблюдаемый объект.
Оба фильма — замечательные. У Садиловой — тоньше, глубже, у Доннерсмарка — резче, публицистичнее. Понятно: разные задачи, разные эпохи, разные общества. Материал Садиловой — частная жизнь. Материал Доннерсмарка — социально-политическая.
То, что преображение гэдээровского гэбэшника не разворачивается подробно, — очень важно. Можно подозревать, что если бы автор картины попытался психологизировать, получилось бы фальшиво. Во всяком случае, для тех, кто хоть чуть знает новейшую историю. Как минимум, надо понимать, что такое было КГБ и его дочернее предприятие — Штази (
Правдивость картины «Жизнь других» в том, что капитан Визлер — один такой. То есть наверняка были и другие подобные, но все равно — единицы, штучные, разовые явления. В такой системе — надежда только на чудо.
Чудеса случаются. На глазах нашего поколения одно произошло. За месяц до падения Берлинской стены и последующей цепной реакции никто в мире не мог такого предположить, не осмеливался подозревать такого. Но чудо свершилось.
И теперь главный вопрос: почему такой фильм не снят в России?
Ясное дело, это не к тому, что Лариса Садилова должна была бы сделать героем не частного детектива, а офицера КГБ. У Садиловой своя работа — исследование современной индивидуальной психологии, чем она давно занимается вдумчиво и точно («С днем рождения!», «С любовью, Лиля», «Требуется няня», «Ничего личного»). Но тема осмысления недавнего прошлого в духе «Жизни других» вообще не стала сколько-нибудь заметным явлением в российском кино. За исключением нескольких попыток в начале перестройки (удачнее других талантливый фильм Евгения Цымбала «Защитник Седов» 1988 года с Владимиром Ильиным в заглавной роли), назвать особенно нечего. И самое важное — такая тема не стала социально значимой, социально нужной.
Вот, вероятно, почему одаренный критик, сначала подивившись, что совсем юное поколение ну ничего не знает о реалиях советской жизни, тем не менее легко пишет: «Понятно, что в ФРГ снимают «Жизнь других», а у нас — «Старые песни о главном», хотя, на мой вкус, и то и другое — примерно одинаковая пошлость…» Неужто так уж одинаковая? Здесь примечательно, что критику некогда возиться с
