Из-за стола поднялся карлик, одетый в огромный кафтан, свисавший до пола. Его тотчас подхватил сосед, поднял над столом и заорал раскатисто:
— Давайте заботиться о самых важных в этой жизни вещах, а работать предоставим тем, кто считает, что без работы никак!
Публика бесновалась и молотила кружками по столам.
— Я рад, что вы пришли сюда. Вы находитесь в самом лучшем обществе. — Нищий указал на собравшихся вокруг. — Мы называем это место нашим раем. Здесь перед лицом Бога свершается истинное чудо: вот зрячие слепцы, скачущие паралитики, безногие калеки на двух ногах, безрукие, нашедшие обе руки, — одним словом, скопище святых и блаженных, истории которых церковь не сможет записать и за сто лет!
Нищий позвал девушку, которая принесла кружку пива и поставила ее на стол перед Петрониусом.
— На здоровье! — поприветствовала она новичка и протянула руку. — Здесь платят сразу, таков обычай!
Петрониус достал из-за пояса несколько монет и положил на стол. Он с интересом рассматривал руку девушки, потом взгляд его поднялся выше, к затянутой в корсет груди, и наконец добрался до лица. Почти черные волосы обрамляли мягкое, смуглое лицо, на котором сияли голубые глаза. Тонкое обоняние художника подсказало ему, что девушка старалась защитить себя от слишком любопытных туалетной водой, запах которой был несколько отталкивающим, но не оскорбительным. Она спокойно дала художнику осмотреть себя.
— Глаза не сломай, — произнесла она, кокетливо подбоченившись.
Петрониус улыбнулся, сделал глубокий вдох, будто принюхивался, и сказал:
— Лаванда… этот запах подошел бы тебе, если бы не…
Теперь настала ее очередь удивляться, и она с нескрываемым любопытством посмотрела на незнакомца:
— Если бы не что?
— Если бы к нему не примешивался другой запах «не тронь меня», броня против мужчин, щит от мужских взглядов и мозолистых рук. Горький как лук!
— Все-то ты знаешь! — язвительно бросила девушка, уходя. Однако Петрониус уловил в ее голосе дрожь. Сосед наклонился к художнику:
— Никому не удается приклеиться к Зите. Она набожнее самого папы римского. И остается в этом скопище греха такой же чистой, как Дева Мария до встречи с Иосифом.
Шутку за столом восприняли громким смехом. Все пожелали новичку здоровья, подняли кружки и большими, жадными глотками осушили их.
Петрониус уже несколько раз слышал громкий стук, однако не придал ему значения. Но когда неожиданно кругом все стихло, он обернулся к входной двери и замер от испуга. В дверном проеме стоял патер Берле, одетый как все доминиканцы. Ничто не указывало на то, что перед ними самый влиятельный священник города.
— Сильно! — прошептал нищий. — Никто из них еще не отваживался на такое!
Доминиканец медленно пробирался сквозь толпу, заглядывая каждому в лицо, будто искал кого-то, и остановился наконец у стола, за которым сидел Петрониус.
— Не найдется ли, уважаемые господа, места за вашим столом? — преувеличенно вежливо осведомился он.
Нищий и Петрониус подвинулись.
— Кружку воды! — крикнул патер в тишину и получил в ответ, что здесь не подают воду. — Ну хорошо, тогда вина.
— Красного или белого?
— Красного, мое дитя. Но полкружки. Вино запутывает чувства.
Доминиканец запустил руку в складки сутаны, достал монету и положил на стол. Затем обратился к сидящим вокруг:
— Что это вы будто окаменели? Я умею ценить настоящее веселье. Веселье — Божий дар.
Как по приказу все снова заговорили, но приглушенно и настороженно.
Патер обратился к Петрониусу:
— А вы так не считаете? Хорошая шутка не нарушает принципов настоящей веры. Напротив, смех освобождает чувства, прогоняет темные мысли и дает возможность предвкусить радость рая. И к тому же воодушевляет слабых людей. У вас же есть подобный опыт, чужестранец?
Петрониуса бросило в жар. Итак, патер все же заметил плевок нищего. Он закашлялся и не нашел что ответить.
— Вам необязательно что-либо говорить. Я могу лишь посоветовать каждое воскресенье присутствовать на публичном очищении души, что даст вам правильное понимание того, как подобает вести себя по отношению к представителям церкви. Это полезное действо, которое углубляет веру и рисует картину ада такой, что ее трудно забыть. Ну? Вы снова промолчите? Что ж, хорошо. Тогда по крайней мере выпейте за мое здоровье, чужестранец.
С этими словами он пододвинул свою кружку Петрониусу и встал. По пути к выходу священник остановился, повернулся к присутствующим и благословил их:
— In nomine patris et filii et spiritus sancti4. He забывайте. Да будет так. И подумайте над тем, что я сказал. Своевременное раскаяние сокращает время пребывания в Чистилище в этой и той жизни.
Произнеся эти слова, доминиканец исчез. Но прежде чем за ним затворилась дверь и возобновился шум голосов, четко и ясно прозвучало предостережение:
— Держитесь подальше от мастера Иеронима!
IX
Лучи солнца, запах лаванды, варившейся пшенной каши и чисто вымытой посуды, монотонные удары каменотесов, доносившиеся из церкви Святого Иоанна, хлопанье тентов на рыночной площади, скрип колес по мостовой — все это означало, что Хертогенбос просыпался. Подавали голос осипшие петухи, лаяли собаки, доносилась утренняя брань хозяев на подмастерьев.
Петрониус стоял перед домом великого художника, мастера Иеронима Босха, и медлил. Потом все-таки поднялся на две ступеньки и постучал в темную дубовую дверь. Опустив голову, прислушался к звукам за дверью. Там было тихо. Петрониус шагнул назад на улицу, подождал еще немного, наблюдая за рыночной суматохой. Повозки уже спешили от городских ворот к центру, в кузнице надували мехи, площадь наполнялась запахом угля. Первые выкрики торговцев, зазывающих покупателей, становились все громче. От порта по улицам распространялся запах свежей рыбы и соленой воды. Мимо сновали работники с корзинами.
После короткой и неспокойной ночи, проведенной на чердаке, Длинный Цуидер в серых утренних сумерках привел Петрониуса к мастерской художника. Петрониус долго ходил туда-сюда, ловко уворачиваясь от содержимого ночных горшков, выплескиваемого с верхних этажей, ждал, прислонившись к стене дома, наблюдая за палатками на рыночной площади. Ноги художника едва не вросли в землю, пока он, наконец, не убедился, что жильцы дома проснулись.
Первый этаж был на две ступеньки выше мостовой. Петрониус еще раз поднялся по лестнице и сильно постучал в дверь. Теперь за ней ощущалось оживление.
Приглушенные шаги, шорох, шепот, скрип открывающегося запора. Петрониус едва не вскрикнул, увидев в дверной щели бесформенную голову с зелеными волосами и красными глазами на страшной роже. Прозвучал пронзительный голос:
— Что вам угодно, чужестранец?
Петрониус не сразу пришел в себя и вежливо произнес:
— Могу я узнать, кто прячется за этой ужасной маской, или я должен сам разгадать тайну? Прежде чем меня разорвут на части, прожуют и съедят, я хотел бы попасть к величайшему и ученейшему из живущих художников Брабанта, благочестивейшему доктору живописи Иерониму, сыну Антониса ван Акена, названному Босхом.
При этом Петрониус так низко поклонился, что голова его едва не коснулась верхней ступеньки.
