холодно...
Вера верила Лельке, что это только нервное напряжение, а так
- почти ничего. Боль, сказала Лелька, как ранку помазать йодом, щиплет, неприятно и все...
Вера верила, что это так.
Возрастом она подходила к тридцатилетнему рубежу, однако мало, что знала в этой женской области, потому что не любила слушать 'бабьи' разговоры: об абортах, родах и другом, еще более
интимном...
Разве могла она подумать, пребывая в разреженной атмосфере любви с Митей, что ей придется говорить именно о 'бабьем'. И с кем? С Лелей!
И в сотый раз выспрашивала Лелю, (которая два раза делала аборт. От мужа), ну какая это боль? Скажи поточнее...
Леля уже была на пределе и раздраженно ответила: я же тебе сказала, как йодом по ранке...
Они подошли к маленькому московскому особнячку, еще прошлого века.
Им открыла неприметная женщина как бы без возраста.
Они вошла в большую комнату, видимо, гостиную.
За толстыми стенами особнячка не слышны были ни трамваи, ни автобусы, сплошняком идущие по этой узкой улице.
В комнате стоял большой круглый семейный добротный стол, покрытый вязаной скатертью. На стенах старые фотографии с давними людьми,- мужчинами и женщинами, в собольих душегреях, вицмундирах, фраках.
Из темных двухстворчатых дверей вышел толстый большой человек с круглой как шар головой, в круглых очках. Он был в синем халате поверх обычной одежды и это почему-то привело Веру в совершенный ужас: как мясник... Хуже, - палач... Подумала она и задрожала, затряслась, даже в своих теплых свитерах и кофтах...
А врач весело спросил: кто? Вы? - и прямо глянул на Веру.
Она заставила себя кивнуть. Врач улыбнулся, и потирая руки, сказал: вон она какая рыжая! И с меня ростом - справлюсь ли?
И захохотал.
Вера почувствовала, что у нее кружится голова и вполне возможно, она грянется в обморок. Она взяла лелину руку и Леля, ощутив ее дрожь, попросила шутливо, - на правах знакомой, - и всерьез: Василий Ильич, мы первый раз, не надо нас пугать...
Врач сразу стал строгим: Елена Николаевна, милая моя, посидите здесь, тут вам и журнальчики и все для времяпровождения, а мы пойдем.
Он взял Веру за руку и оторвал от Лели довольно резко.
Вера еще оглянулась на Лелю и заметила какое-то странное выражение ее глаз: не жалеющее, а будто укоряющее...
Они прошли с доктором коридорчик и вошли в торцовую дверь. Комната была облицована белым кафелем, на окне - белая зана
весь, плотная как простыня.
Василий Ильич дал ей такой же синий халат, нитяные белые чулки и сказал: переодевайтесь. Снимите свое, наденьте халат и чулки.
Вера взяла вещи, но ничего с ними не делала, - не раздевалась и не переодевалась.
Врач доставал что-то из медицинского шкафичка, - какие-то огромные щипцы, еще что-то подобное, и не оборачиваясь, спросил: готова, миленькая?
Она промолчала и дрожала, как дрожала их собака, когда ее отловила собачница, а Вера, выдрав от нее свою Динку, плача, несла домой. Динка не лаяла, не скулила, а тряслась вот такой крупной тряской.
Василий Ильич обернулся и посуровел: это не дело, миленькая моя, так мы с вами весь день проваландаемся! Давай, красавица,
давай, - он подошел к Вере и стал отдирать ее от стены, как давеча от от Лельки.
И приговаривал: ну и что, - первый раз! Все бывают в первый. У меня пациентки по пятнадцать раз делают и ничего, - живы-здо
ровы, чего и нам желают. Через пять минут ты, как новенькая будешь! Побежишь с подружкой кофе пить в кафе. У нас тут отличное кафе...
Он уже вел Веру к столу, покрытому клеенкой.
А она все спрашивала его: правда не больно? Правда?
И доктор откликался добродушно и уверенно: конечно, правда. Я, миленькая моя, неправды не говорю. Ложись-ка на столик...
А сам опять полез в медицинский шкафчик.
Вера стояла и смотрела на стол с потертой цветастой клеенкой, и думала, что клеенка, - это потому что кровь. Митиного мальчика...
Тут-то она и грянулась об пол. Врач обернулся, чертыхнулся, поднял ее, положил на диван, также застеленный клеенкой, и ударил раз и другой по щекам.
Она пришла в себя и удивилась при виде чужого мужика, склонившегося над ней. Что это? Кто? И сразу все вспомнила.
Нет! Никогда! Если она увидит ЭТУ КРОВЬ! она умрет или сойдет с ума... Нет!!
И она сказала, стаскивая халат и чулки.
- Нет, доктор, я не буду... Я не могу... Я заплачу за беспокойство...
И стала быстро при нем одеваться, а он стоял в онемении и только багровел лицом.
Вдруг он рывком открыл дверь и держа ее открытой, заорал: выметайся, дура стоеросовая! Голову мне заморочили! Я бы уже двоих принял! Вон отсюда, коза!
Слава Богу, что она сразу нашла ту комнату, где сидела Лелька. Та удивленно подняла голову от журнала: как? Уже все?
Вера не успела ответить, как ворвался врач, гремя глоткой: забирай свою дуру! Но денежки - попрошу! Она меня за нос водить вздумала! Коза!
Леля тоже затряслась и сказала, роясь лихорадочно в сумочке: вот, пожалуйста, Василий Ильич, как за аборт и консультацию, вот, - и совала ему в руки кучу денег. Он взял, пересчитал и снова заорал: вдвойне! Втройне надо с вас взять! Голову заморочила, дура!
Они быстро вышли.
Леля громко сказала: сам козел, и еще сумасшедший.
Вера ни на что не реагировала.
Ее потрясли эти старые, затертые многими бабами клеенки, с которых потом смывали кровь детей...
Она вдруг подумала, что не будь Лельки, пожалуй, этот бешеный доктор затащил бы ее на стол, призвав на помощь безликую бабу, а может, и еще кого... И что бы она смогла сделать? Кричать и биться? Звать на помощь? Убили бы ее вместе с младенцем неродившимся...
Вера твердо уверилась, что убили бы, - чтоб не устраивала в этом жутком домишке не нужного шума.
Лельке сказал бы: смерть от шока или там, что до него она, Вера, 'ковырялась', - и он ничего не смог сделать...
Запросто! И чтобы стала делать Лелька? Ничего. Что бы она смогла? Доказывать по судам и милициям? Что? Что она сама туда
девицу направила?..
Вере стало невыносимо страшно, - этот доктор с круглой головой и шуточками-прибауточками, - из ночных кошмаров.
И вдруг Веру как-то отпустило, и возникла эйфория: она не отдала своего ребенка, как агнца на жертвенное заклание! Какое счастье!
А остальное, - чепуха. Все решаемо!..
Они сели в такси и рванули с этой улицы и от этого домишки, где все непередаваемо страшно
