— Елена Премудрая? — переспросил он. — Машка, а Машка! Подь сюды.
— Что такое, касатик?
— Помнишь, я книшку печатную привозил? Было же там что-то про мертвую царевну?
— Было, помню. Тебе принести?
— Неси.
Книжка была большая, ветхая. Языка ее Баюн не распознал. Мелкие буквицы, угловатые. От страниц неприятно пахнет. Рисунки — где страшные с чудищами, где непонятые. Шары какие-то на тонких обручах или солнца трехлучевые. Марья пролистала, ткнула в картинку:
— Вот она, царевна Елена.
Рыжая, тонкобровая, глаза чуть с косинкой. Или кажется так — они закрыты, не разобрать толком. Платье черное с серебром. Гроб хрустальный на львиных лапах стоит. Вокруг, зыбко — фигуры. Руки царевны сложены на груди, и в них золотой венец. Вроде человек, а чем-то неземным от картинки веет, словно та сама по себе волшебная.
— Это точно она? — спросил Баюн.
— Она. Я этот язык немного знаю, — ответила Марья. — Но если про нее правда, то найти Елену никому из простых людей не удастся. Гроб ее стоит на острове Буян, или Руян, в чародейском городе, спящем мертвым сном. Сон Елены охраняется крепко, а враги те стражи или друзья — неведомо. Пишут здесь и такое: мертвая царевна должна спать вечно, потому что мир наш ей только снится. И как только Елена пробудится, мы все исчезнем.
— Страшилки, — сказал Баюн. — Не может же царевна сниться сама себе. Она тогда тоже исчезнет. Небось, навы вставили, чтобы ее никто не стал искать. А что за остров Руян?
— Этого никто не знает. Он может быть вовсе не в нашем мире.
— Финист Елены опасается — значит, ближе, чем нам кажется. — Федот захлопнул книгу. — Тебе спасибо, рысь, дал мне, над чем подумать. Я было решил, ты наместнику с потрохами продался. А ты наш еще. Правда, кавардак у тебя в башке.
Никакой я не ваш, подумал Баюн, я свой собственный.
— Только про нас с тобой — помалкивай! — Федот погрозил ему пальцем. — Финист, аспид, на меня и так недобро косится. Тебе-то ничего, а я устал уже с царями бодаться.
— Вечно меня хотят куда-то перетянуть! — ворчал Баюн, по сумеркам возвращаясь домой. — Светлые, темные, царевичи, королевичи...
Ощутив на себе взгляд, он поднял голову. На резном столбе сидела большая сова. Сидела не шелохнувшись, точно была у столба навершием.
Рановато что-то для сов! Баюн вздыбил шерсть. Ноздри его вздулись, приоткрывая зубы.
— Кто ты, и что тебе надо? — спросил он угрожающе.
Сова качнулась, будто ванька-встанька. Что-то невидимое порывом теплого ветра пронеслось у Баюна над головой. Птица ошарашенно заухала, хлопнула крыльями, переступила на столбе, оскальзываясь когтями по мерзлому дереву. Посмотрев на первого советника, который точно не мог дать ей ответ, что произошло, сова взлетела и скрылась.
В то же самое время случились две вещи.
Во-первых, на Змиевой улице (бывшей Благочестивой) остановились сани. Из них под руку выбрался некто плешивенький, куцебородый, похожий на дитя человека и лесной нечисти. Холопы поспешно, прикрывая и озираясь, увели его в неприметный с виду домик.
Во-вторых, в Заморье, на улице Сойера (в честь Томаса Сойера, одного из Великих Отцов) остановилась груженая сеном телега, и с нее соскочил, отряхивая одежду, сонный и разбитый Оскар Зороастр. За ним прыгнул Тото. Занимался рассвет — время, когда Гудвин Зет обычно отходил ко сну.
Возраст начинает меня убивать, подумал Оскар, потирая больную задеревеневшую шею. Я и раньше- то был не очень крепок, а теперь от меня словно отваливаются части. Так перестает работать часовой механизм: сперва одна шестеренка,потом другая...
— Может, нам с тобой сдаться, а, Тото? — спросил он песика. — В тюрьме хоть кормят, и бегать все время не надо. Да и для чего бегать?
— Ты не чуешь? Пф!
— Что я должен чуять?
— Новое. Свежее.
Оскар понюхал воздух.
— Чье-то стираное белье?
— Ха, — тявкнул Тото. — Я говорю о другом. Вы, люди, никогда не чуете ни грозу, ни землетрясение, ни ураганы. А это такой же ураган, только в наших жизнях.
— У меня вся жизнь — ураган.
— Это потому, что ты перекати-поле. Настоящий ураган впереди, только держись.
Так уж получилось, что путь Оскара лежал с северо-востока на юго-запад. В каждом следующем городе становилось чуточку теплее, но Гудвин Зет все равно зябнул. Он достал из недр плаща флягу и потянул из нее. Тото ударил его лапой по ноге:
— А ну прекрати. Будешь пить — буду кусаться.
— Что тебе не нравится? — миролюбиво спросил Оскар.
— Запах этой дряни, вот что. И еще тебе вредно.
— Шш, не кричи так. Давай поедим.
Трактир в этом городе был только один — «У Руггедо». Оскар добрую минуту смотрел на вывеску:
— Будь я проклят, если это тот самый Руггедо...
Он толкнул дверь и вошел в душный полумрак. Несмотря на ранний час, там уже было двое или трое посетителей. Хозяин скучал, облокотившись на стойку. Завидев Оскара, он разинул рот так, что выпала тлеющая пахитоска:
— Кого я вижу, чесать мой лысый череп!
— Тс! Тихо! — взмолился Оскар, чувствуя кожей удивленные взгляды. — Король Гномов! Ты ли это!
— Какой я сейчас, в курицу, король! — Руггедо вытащил другую пахитоску, пальцем зажег ее, выдохнул дым в лицо Оскару. — Ты что здесь делаешь?
— А ты что здесь делаешь? Я думал, тебя давно за решеткой сгноили!
— Выпустили за хорошее поведение. И засунули в эту дыру.
Когда Оскар в последний раз видел мятежного гнома, тот был круглым, как шар. Теперь Руггедо схудел до костлявости, еще больше постарел, а хитрая искра в глазах окончательно сменилась саркастичной злобой. Сначала он был за Микки Мауса. Потом против. Потом против тех, кто был против. Руггедо не нравился никто. В его хорошее поведение было трудно поверить — скорее всего, он исчерпал терпение даже начальника тюрьмы. С Изумрудным Братством гном тоже был на ножах, но ведь столько воды утекло с тех пор...
— Надолго к нам? — спросил Руггедо, протирая кружку.
— Не знаю. Если есть где подешевле остановиться. Ну и работа какая-нибудь, — Оскар понизил голос, — где печать не нужна.
Взгляд гнома метнулся к правой руке Оскара. Тот был в перчатках.
— Работы здесь и так нет, — буркнул Руггедо, — а тем более для беспечатных. Ну ты смеешься, что ли? Валил бы ты отсюда к яйцам, пока цел. Тут на постой целый полк стрелков остановился, прямо на соседней улице. В столицу идут.
— В столицу? — удивился Оскар. — Зачем?
— У тебя палантира нет, что ли?
— Я их не смотрю.
— Ну и дурак! Сборища там будут, сборища! Из таких вот как ты — против печатей, против поборов, против войн, против еще чего-нибудь. А за порядком следить надо? Надо. Чуть ли не со всей страны стрелков созывают, желток им в дышло.
— Это же какие там будут сборища?
— Мирные! Говорят, мирные. Но людей — толпы. Отовсюду стекаются. Микки Маус на ушах своих
