все это уже оказалось бы прошлым.
Наконец он встряхнулся, выпил воды и огляделся.
— Только ничего не забудь, — бросил Володя.
Фраза прозвучала грубо, и Готье отреагировал болезненно — он вздрогнул, замер и посмотрел в глаза Володе. Тот отвел взгляд и добавил:
— Соня собирается уехать из дома надолго и не сможет тебе ничего отдать, если ты что-то забудешь.
— Я не вернусь. Она может быть спокойна, — сказал Готье, и, к его радости, на место боли пришла ярость и злость.
Через час он вышел из дома, ведя на поводке Бориса Николаевича.
— До Ивана Франко, — сказал он водителю, поймав машину.
Володя видел его, он стоял в арке, в той части, где голуби грелись на газовой трубе. Он хотел убедиться в том, что Готье действительно уедет, не станет дожидаться Соню.
Он уехал, и больше Володя никогда его не видел, вживую, по крайней мере. Потому что карьера Готье была на подъеме, его песни крутили в радиоприемниках, фото печатали в газетах, а самого его показывали в новостях на музыкальных каналах.
Володя проследил взглядом за машиной, потом поднялся обратно в квартиру и позвонил Соне.
Ранней весной из Новой Зеландии вернулись родители Сони. Они не доработали положенного им срока, их неожиданно сняли с назначения и вернули в Москву. Сонин отец рвал и метал, когда узнал, что ему надлежит покинуть полюбившийся ему Веллингтон. Он пытался кому-то писать, подключать связи, налаживать контакты. Он хотел остаться, так что старался в полную силу, но его связи и контакты наталкивались на чьи-то еще, и через несколько недель странного корректного молчания и отказов он начал понимать, что происходит. Его жена вернулась, сообщив неприятную новость — дочь выросла и свихнулась, живет с каким-то музыкантом, бросила институт, фотографируется в странных костюмах. Срочно нужно что-то делать. Спасать ее. Возвращаться в Россию.
Его мать вторила ей в голос. Кто, как не родители, должны и даже обязаны помочь своему ребенку? Ребенок запутался, он слишком долго жил один, ребенок страдал. Поэтому и проблемы, отсюда и музыканты, отсюда и роман, и вообще — она сейчас забеременеет, и все, на ее будущем можно будет ставить крест. Сейчас время забыть обо всем и заняться семьей. Что может быть важнее для мужчины?
Владимир Разгуляев позлился, покричал… и успокоился. Смирился с назначением, снова начал бриться — его борода нравилась испанке, но не нравилась жене. Он даже пригласил жену в ресторан, где предложил начать все заново. Словом, вел себя образцово, на радость Алене. Да, его мать оказалась куда более эффективным соратником, чем ее, Аленина, дочь. Как она добилась таких разительных перемен в поведении своего сына, кто его знает. Алена не думала, она только радовалась и собирала чемоданы. Все налаживалось.
На самом деле Владимир проявил поразительное упрямство в вопросе своей запоздалой, средневозрастной любви и даже позвонил матери напрямую, спросил ее в лоб:
— Это ты, мама?
— Что я? — Она сделала вид, что не поняла вопрос.
Сын пояснил. Он объяснил, как глубоки и серьезны его чувства, как нравится ему Веллингтон, как не хочет он отсюда уезжать, как молодо он чувствует себя рядом с Марией (так ее звали, хоть это и не было интересно никому из его семьи).
Бабушка выслушала его, помолчала, а потом спокойно ответила:
— Ты знаешь, сынок, что я всегда желала тебе только счастья. И я рада, что ты так влюблен. Я только хочу быть уверенной, что ты понимаешь, на что идешь.
— На что? Ну на что?! Разве человек не имеет права на счастье? — воскликнул он.
— Имеет. Но и счастье тоже имеет свою цену. В твоем случае, сынок, цена довольно высока. Это ты сейчас русский дипломат — при работе, при положении, при костюме. Останься ты, разведись — и карьере конец. Никогда ты не будешь уже дипломатом. Никогда не вернешься домой, на Тверскую, потому что жена и дочь выступят против тебя, ты ведь предашь их обеих. Ты должен это понимать.
— Миллионы людей разводятся!
— И все платят. Твоя Мария готова тебя содержать? Она хорошая хозяйка? Она выйдет за тебя замуж? Ведь тебе нужна виза, тебе нужен статус, и работать ты не сможешь — с русским образованием там ты сможешь разве что машины парковать. У моей знакомой сын эмигрировал в Штаты — так сидит в охране. Растолстел. Стоит твоя Мария всего, что ты создал? Всей твоей жизни?
— Ох, мама! — вздохнул он.
— Если бы ты мог просто с ней встречаться. Ну кто тебя заставлял пугать Ленку разводом? Тебе трудно было ночевать дома? Ведь у тебя жена не дура и не устраивала ни скандалов, ни истерик. Это же нужно ценить, разве нет?
— Ох, мама! — еще глубже вздохнул он.
И в результате в начале весны они переступили порог своей квартиры на Тверской и были приятно удивлены, как мало она изменилась. Ни музыканта, ни следов его пребывания не осталось. Вся мебель стояла на своих местах, вещи были постираны и убраны, посуда помыта. Соня, задумчивая и погруженная в себя, сидела на подоконнике, и она обрадовалась, когда увидела их. Тем более вместе. Она бы расстроилась, если бы родители развелись. Для нее, их ребенка, было совершенно неважно, как и что они чувствуют друг к другу, кого они любят и насколько счастливы. Она хотела только, чтобы они были вместе.
— Ну что, набедокурила? — спросил отец строго, но строгости в его глазах не было.
Дочь — совсем повзрослевшая, красивая, гибкая и стройная женщина с белыми волосами и яркими голубыми глазами — поразила его, порадовала, и его лицо против воли загорелось улыбкой радости. Соня без слов бросилась к нему на шею и поцеловала. Мать стояла позади и тоже улыбалась. Все могло быть значительно хуже, и она уже это понимала. Угроза миновала.
Соня забрала документы из Гнесинки, и никто не сказал ей и слова. Она пока не знала точно, чем хочет заниматься, и родители предложили ей потратить какое-то время на поиски себя, чему она несказанно обрадовалась. Никаких вопросов о группе «Сайонара» задано не было, все старательно обходили стороной эту острую тему. Напротив, все старались думать о будущем. Подключили все связи и предложили Соне поехать за границу в качестве секретаря одного из дип-представительств.
— Пока ты не разберешься в себе, — добавил папа.
— Тебе нужно посмотреть мир, — добавила мама.
— Тебя нужно эвакуировать из России, от всех твоих старых друзей, — добавила бабушка.
Конечно, мысль, что Сонечка останется без высшего образования, тяготила всех. Но что поделаешь, сейчас не до жиру — быть бы живу. Пусть чуть-чуть понюхает настоящей жизни. Может, образумится. В любом случае, после всего того, что случилось, Соня как минимум заработала себе право делать то, что хочет. Никто ни на чем не настаивает.
— Ты хочешь поехать? — осторожно спросил отец.
— Да, — улыбнулась Соня.
И ее жизнь поменялась. Она быстро наполнилась незнакомыми людьми, долгими прогулками по парижским улицам. Соню поразило то, какие другие там люди и какие одинаковые чувства. Ей было интересно, так что она не спеша, с наслаждением наблюдала за жизнью, делала пометки в блокнотах, раздумывала о чем-то.
Конечно, у нее и во Франции появилось достаточно много друзей-знакомых. Так уж получается, что человек, который умеет слушать, никогда не пропадет и не останется один. Ведь слушать можно на любом языке, к тому же Соне нравился французский, и она довольно быстро его выучила. Ее французские друзья вполне адекватно воспринимали ее молчание. Они водили ее в местные кафе — только для своих, показывали красивые места, свои работы, знакомили с кем-то, возили в Прованс, Нормандию, Ниццу.
Соня прожила во Франции два года, и события ее юности постепенно стерлись из памяти. Или, вернее, они выцветали, как старые фотографии, которые лежат в альбомах до поры, пока кому-то не