Он весело хлопнул Прокопенюка по литому круглому плечу:
— Ну как, бисова душа, реку-то уже видно?
— Куда ж она денется, — ровно ответил Прокопенюк. — Мы свое сделаем, не подведем.
— Завтра вас навещу!
— Милости просим…
Плавно ответвляясь от насыпи, железнодорожная колея с радующей глаз прямизной рассекала тайгу. Посверкивающие рельсы были намертво пришиты к оранжевым круглякам шпал, еще не успевших потускнеть. В конце пути безостановочно продолжалась отрадная деятельность: деревья валились, трелевщик урчал, топоры тюкали, вперестук гнали эхо молоты костыльщиков, с одного маха вгоняющих четырехгранные костыли в податливую сосновую древесину.
— Прокопенюк свои груши отрабатывает, — с мрачноватой горделивостью предъявил картину Прокопенюк.
— Сколько уже сделали?
— Семь километров и восемьсот двадцать метров. Сегодня уже девятнадцать звён уложили, это сто четырнадцать метров. (Он не врал: столько показал и спидометр мотовоза.)
— Так… — молвил Литвиненко, сурово вглядываясь в перспективу. — К реке вышли?
— Все по плану, — пожал плечами Прокопенюк.
— Так вышли?
— Да куда ж она денется.
— Вышли или нет?! Сколько осталось?
— Ну, может, самая ерунда осталась…
— Сколько?!
— Да что я, речник, — грубовато сказал Прокопенюк.
Литвиненко достал компас, линейку, циркуль, расстелил на траве карту. Проверил.
— Должны уже выйти, — скрывая растерянность, произнес он.
— Должны — значит, выйдем, — успокоил Прокопенюк.
— Все будет в ажуре, — заверил богатырь Жора, бригадир молдаван, скаля белейшие зубы с зажатой в них беломориной.
— А ну пошли посмотрим, — решил Литвиненко.
— Рабочий день кончился, — сказал Прокопенюк. — И так уж задержались, вон темнеет уже.
— Ничего!
Но в чаще темнело быстро, люди за спиной недовольно медлили, Литвиненко как-то сразу устал, выдохся, и машинист все время подавал гудки, нервировал (торопился домой, к хозяйству); действительно, подумал Литвиненко, а вдруг тут не пятьдесят метров, а пятьсот, на ночь глядя лезть в лес и правда без толку, и промерить расстояние точно надо будет.
— Но завтра — обязательно!
— Само собой.
Но назавтра его срочно вызвали на совещание в район, по срывам подготовки к итогам третьего квартала и окончанию сплавного сезона, вернулся он только через два дня, сплавщики как обычно не справлялись, и весь день он проторчал на сплаве, а потом был день получки, потом суббота, так и затянулось.
Из райкома теребили:
— Сообщите процент выполнения плана по железнодорожному строительству!
— Сто двадцать два процента! — орал Литвиненко.
— Сколько погонных километров?
— Семь девятьсот!
— К реке вышли?
— Так точно!
— А мост?
— Мостовая бригада сформирована. Инженер произвел расчеты. Поставим в кратчайшие сроки!
— Не подкачай! — вибрировала мембрана в трубке.
В среду Прокопенюк вернулся из лесу в час дня. Шагая весомо и мерно, с непроницаемым лицом, он стукнул в директорский кабинет, сел, снял кепку и пробасил:
— Ну вот, значит. Я свое слово сдержал.
— Готово?! — радостно вскинулся Литвиненко. Обнял, стиснул: — Молодец, бисова твоя душа! Ну, поехали — покажешь!
Вагончика под рукой не было, встали по-простому в кабину.
— До берега дошли?
— Все как обещали, — повторил Прокопенюк.
Точно на стрелке Литвиненко списал для верности цифры со спидометра. Напряженно вглядывался в размытую расстоянием табачно-зеленую даль, куда летело синее двойное лезвие рельсов. Прокопенюк молча курил, сев на корточки в углу под окошечком.
Через пятнадцать минут Литвиненко начал бледнеть. Но он молчал, надеясь убедиться, что видимое ему только кажется, что на самом деле все так, как должно быть.
— Приехали, — сказал машинист, Егор Карманов, сдвигая ручку газа и глуша дизель.
Литвиненко стоял каменно, как памятник самому себе. У рта Прокопенюка струйка дыма застыла в воздухе, прекратив свое движение. Было слышно, как высморкался рабочий, сидевший на последнем звене уложенных рельсов.
Дорога упиралась в тайгу.
— Ты что — охренел? — заревел Литвиненко, хватая Прокопенюка за шиворот и пытаясь приподнять и потрясти. Прокопенюк не сдвигался, словно из чугуна его отлили.
— Восемь километров как одна копеечка, — чугунным голосом прогудел он.
Литвиненко оторопело сверил запись со спидометром.
— Восемь ровно, — подтвердил Егор, улыбаясь доброй улыбкой человека, не причастного ни к чему плохому.
Литвиненко спрыгнул на спиленный заподлицо пень. Работяги встали. Выражение его лица было таково, что побросали окурки и даже как бы подтянулись по стойке смирно, — слегка оробели.
— Су-у-у-ки!! — завопил Литвиненко. — Га-а-ды!! Вы куда же дорогу построили, падлы?!
— Так это… мы что… — пробормотал Жора. — Куда было указано. А мы работали на совесть, смотрите сами…
— Дорога хорошая…
— Отрихтовали до сантиметра, хоть у машиниста спросите…
— Ни одного костыля не пропустили, проверьте сами.
— Шпалы все, как по линеечке… подбирали даже специально…
Литвиненко, одурев от абсурдности ситуации, в отчаянии и ярости топал ногами:
— Линеечки!! в глотку тебе линеечку!! чтоб голова не болталась!!! Белоборск где?!
— А где ж ему быть, — рассудительно отозвался из кабины Прокопенюк. — Стоит себе, где стоял.
— А мы где?! — надсаживался Литвиненко, топая, как бы показывая этим топом место, где они находятся.
— А это дело не мое, — здраво отрекся Прокопенюк. — Линию вы проложили сами, дистанцию задали сами, мы выполнили. Проверяйте сами.
— Проверю, — скрежетнул Литвиненко, — я тебя так проверю, что мама родная не узнает, тебя еще так проверят — жить будешь, а бабу не захочешь, вредитель.
— А вы мне ярлыки не вешайте, — с достоинством сказал Прокопенюк. — Я вам не зека, и жаргончик бросьте. Вон у меня бригада свидетелей. Давайте — вызываем комиссию! Пусть проверяют. Еще поглядим, кого из нас и где проверят… проверяльщик.
Багряный туман пал на Литвиненко, и телеграфным звоном зазвенела в нем невидимая струна… Очнулся он от ощущения холодной воды на лице. Он лежал на брезенте, над ним хлопотали.
