Как же, не обидится. Помню, как она бросалась наперерез, если в моей жизни намечался мало- мальски приличный парень. Всеми правдами и неправдами старалась с ним познакомиться (увы, чаще всего это делала я сама, не в силах противостоять напору «лучшей подруги»), а потом парень переставал со мной встречаться. Обычно потому, что начинал встречаться с ней. Но иногда — просто уходил, без видимых причин. Подозреваю, что-то она им говорила обо мне такое, что убивало интерес наповал.
Да что говорить — из-за нее оборвался мой самый серьезный роман. Он зашел настолько далеко, что я собиралась замуж и со дня надень ждала предложения. До тех пор, пока однажды утром, сладко потягиваясь на смятых простынях в его постели, не обнаружила кружевной лифчик, засунутый между подушками. Я сразу его узнала — два дня назад Ирка хвасталась мне в туалете своим приобретением. Я встала, оделась и молча, ушла. Меня не интересовали объяснения моего друга, которые он лихорадочно изобретал на ходу. Я была уверена — она сделала это нарочно. Девушки обычно не оставляют лифчиков в чужих постелях. Это была своего рода визитная карточка: «Здесь была я».
Павел полон энтузиазма. Похоже, моя «ревность» напрочь сняла обиду. Он снова готов общаться. На этот раз зовет в Жуковку, на «Веранду». Пока не решила, поеду или нет. С одной стороны, интересно — я давно там не была. С другой — о чем мы будем говорить?
18 января, среда
— Чем отличается свет от полусвета?
Мы едем в Жуковку. Машины движутся медленно, друг за другом в один ряд. Главное — дорога одна, заблудиться нельзя. Свернуть тоже. Так что рано или поздно мы доберемся.
— В XIX веке это деление было достаточно четким, — обстоятельно отвечает Павел. — В свет выходят с женами, в полусвет — с содержанками. Помните, у Бальзака — в «Оперу» ездит свет, а в «Амбигю Комик» — полусвет.
— В таком случае, куда мы сейчас едем, в свет или полусвет?
Павел задумывается.
— По старым понятиям, наверно, в полусвет. Но сейчас все так перемешалось…
— Но мне не хочется сидеть среди содержанок!
— Не волнуйтесь. Там будут не только они.
Да я не особенно и волнуюсь. Сама совсем недавно была в этой роли. Но Павлу об этом знать не обязательно. Я перевожу разговор на то, что мне гораздо интереснее — на Ирину.
— А чем занимается ваша подруга?
Павла, кажется, шокирует резкий переход от содержанок к подруге. Поэтому отвечает он несколько поспешно и как бы оправдываясь:
— Она — дизайнер модной одежды. И еще шьет шубы. У нее даже в Европе и Америке покупают.
Я вспоминаю ее соболий воротник — наверно, не шибко покупают, если хватило только на него.
— Мне как раз нужна шуба. Можно мне как-нибудь посмотреть?
— Вы знаете, у нее очень дорого.
— Да, конечно. Куда уж мне. Нас, продавцов, вообще-то учат: самые большие три ошибки, которые мы можем совершить, — это попытки угадать возраст, размер и состояние кошелька покупателя. Вас бы продавцом не взяли.
Павел понимает, что сморозил что-то не то.
— Мне бы не хотелось, чтобы у Ирины сложилось ложное впечатление о наших отношениях. Я могу сказать, что вы моя пациентка.
Я замолкаю. Меня подмывает сказать что-нибудь колкое, но не могу сообразить что. Главное, чтобы он не понял, что у меня есть какой-то интерес к ней помимо шуб.
Наконец мы выруливаем на стоянку в Жуковке. Желтый «фордик» выглядит сиротой среди «Порше» и «Бентли». Мой кавалер как-то съеживается под презрительно-сочувственными взглядами охраны.
Мы заходим в теплое помещение ресторана. Почти все столы заняты. На покрытых коврами диванах развалились блондинки с будто глаженными утюгом волосами. Что меня бьет сразу и наповал, так это обилие смелых декольте не по погоде. Хорошо вылепленные известным всей Москве хирургом-боливийцем бюсты выставлены напоказ, как витрины с драгоценностями.
«В царство свободы дорогу грудью проложим себе» — вспоминаются слова революционной песни. Щедрые дары боливийца украшены золотом, а иногда и бриллиантами, которые смотрятся несколько неуместно в сельском ресторане. Я дальнозорким глазом полководца окидываю поле битвы. Преобладают простенькие подвески Bulgari и Chopard. Девушки как будто вышли из одного инкубатора. Зато все сразу знают, сколько уплачено и где куплено. Можно даже обсудить, кто больше выцыганил скидку.
Меня удивляет, что столики разобраны строго по по-новому признаку. Девушки сидят отдельно, мужчины — отдельно. Все старательно делают вид, что пришли сюда просто пообщаться, по-свойски, по- деревенски. Однако напряжение, связывающее столы, ощущается просто физически. Видно, скоро начнется броуновское движение между столами и станет более очевидно, кто за чем пришел.
За соседним столиком сидят две нимфетки, едят конфетки. Обе — карикатуры на «бабушку» Шанель: аккуратненькие костюмчики с бахромой вокруг воротника и карманов, стеганые сумочки на цепочке. Как будто спешат вырасти и позаимствовали наряды в маминых шкафах.
Девушки постарше, наоборот, стилизуются под нимфеток: голые животы, курточки с игривыми надписями… Одна из них повергает меня в шок. На спине у барышни написано: «The Master in Oral Performance». Я краснею и отвожу глаза. Но перед этим не могу удержаться от любопытства и заглядываю в лицо мастерице. Ничего особенного, нормальное лицо с пухлыми щеками и наивно-детским выражением. Интересно, знает ли она английский?
Через два стола от нас пирует с друзьями хозяин конкурирующего магазина — высокий парень с шальными глазами. Похоже, его тут все знают: к его столику постоянно подходят люди, шумно целуются, громко смеются… Я невольно думаю: вот наш Лев Сергеич брезгует такими местами, не хочет светиться, ленится выходить в народ. А зря. Если клиент не идет в магазин, хозяин магазина должен идти к клиенту. Глядишь, так ненароком и продашь пару-другую камешков.
Павел прерывает мое откровенное разглядывание публики. Нужно что-то заказывать. Он пытается взять реванш за унижение на автостоянке и изображает завсегдатая. Официант, впрочем, игру не поддерживает и смотрит на нас строго.
— Мы будем есть плов, — решает Павел. — А на закуску — зелень и соленые опята.
Я отвлекаюсь. Пусть заказывает, что хочет.
Вокруг все едят. Причем много. Время позднее, но, видимо, заветы доктора Волкова — не есть после шести — перестали волновать Рублевку. Все сначала похудели, потом как-то успокоились и снова принялись за еду. Что еще делать русскому человеку зимой в деревне?
И вдруг я слышу нечто, что буквально заставляет кровь застыть в жилах. За моей спиной заливисто смеется девушка. Еще не обернувшись, я знаю, что это Майка. Что она делает здесь так поздно?
Я осторожно отодвигаю стул и смотрю через плечо. Майка сидит за столом с известным всей Москве плейбоем — сорокалетним ресторатором Сашкой. Сашка слегка лысоват, немного потрепан, но обаятельно сверкает покрасневшими глазами. Издалека видно, что он нацелился на Майку. Я бы за нее порадовалась, если бы от моих клиенток не знала, что Сашка поставил перед собой цель — перетрахать всех красоток города. О чем громогласно хвастается на всех тусовках.
Я решительно встаю и направляюсь в туалет. По дороге делаю знак Майке пойти со мной.
— Ну, что? — недовольно спрашивает Майка, едва за нами закрывается дверь. — Ты опять будешь мне мешать?
— Майка, ты с ума сошла! Ты знаешь, какая у него репутация?
— Ну и что? Его просто никто не понимает. Он такой замечательный, веселый, щедрый! Так здорово рассказывает анекдоты!
— Да он здесь их рассказывает всем каждый вечер!
— А я их слышу в первый раз. И вообще, что мне его репутация? Если кому-то с ним не повезло, это
