этого выйдет и выйдет ли что-нибудь. Впервые в жизни чувствую себя осыпанной бриллиантами. Интересное ощущение, между прочим…
Виктор тоже замолкает. Видимо, ждет моей реакции. Я, чувствуя себя невоспитанной грубиянкой, выдавливаю из себя:
— Спасибо!
Не знаю, расслышал ли он — получился какой-то жалкий писк.
Он как-то неопределенно хмыкает и говорит:
— Я на днях улетаю домой. Хотелось бы вас увидеть перед отъездом.
Мое «Да!» он уж наверняка услышал. И не только он, но, наверно, все соседи по дому.
20 апреля, четверг
Майка сообщила страшную весть: Катю взяли на таможне. Она везла большую партию, поэтому отговориться тем, что это ее личные вещи, никак не могла. Ее продержали в душной комнате пять часов, составили протокол, угрожали завести уголовное дело. Катя рыдала, заламывала руки, рассказывала о своей горькой судьбе, похвалялась знакомствами мужа (зачем таможне знать, что муж — бывший?). Как писали в старых сентиментальных книжках, вся ее жизнь прошла в эти часы перед ее глазами. Ничего не помогло.
Реакция Ирины: «Ну и дура! Ничего поручить нельзя! Все завалит!» Павел, надо отдать ему должное, поехал в аэропорт и попытался разрулить ситуацию. Попросту — дал взятку. К счастью, речь не шла о сотнях тысяч, поэтому удалось отделаться выяснением отношений на местном уровне. Протокол порвали. Таможенники и торговцы расстались если не друзьями, то взаимно удовлетворенными товарищами.
Майка почти кричала в трубку:
— Ты бы видела Катю! Черные круги под глазами — постарела сразу лет на десять! Кажется, она за эту ночь поседела. У нее трясутся руки, она все время говорит о том, что уволится, что больше не может выносить этого напряжения. Я думаю, может, мне тоже уволиться? Надоело за гроши терпеть постоянное унижение.
— Майка, ну подумай — что ты будешь делать?
— Устроюсь куда-нибудь. На государственную службу. Они там все уроды — буду облагораживать их общество своим присутствием.
— Да разве ты сможешь жить среди уродов? Представляешь, как они обалдеют и начнут к тебе клеиться? Да ты умрешь от омерзения!
— А я замуж выйду, и мне все будет нипочем.
— За кого?
— За Василия! Ой, ты знаешь, он ведь позвонил! Мы ходили в кино, в «Атриум». Потом ели мороженое. Он такой умный! Мне с ним так интересно!
Мне чуть-чуть неприятно, что он так быстро перестроился. С другой стороны, может, у них действительно получится?
— А почему ты решила, что после одного похода в кино ты выйдешь за него замуж?
— Ну не сразу же. Мы еще куда-нибудь сходим. Но я уже точно знаю — он будет мой. Иначе просто быть не может.
— А как же Валера?
— Ничего. Успокоится. У него таких, как я, будет целая армия — стоит только свистнуть. А я не хочу быть в армии. Василий меня не любит — пока. Но полюбит — я точно знаю! А тебе совсем-совсем не жалко?
Я уверяю ее, что совсем-совсем. Мне не жалко. Мне грустно. Но это пройдет.
— Спасибо тебе. А то я боялась, что ты меня возненавидишь за Василия. Ты прости, что я иногда тебе грублю. Просто мне бывает завидно — ты всегда на своем месте, всегда знаешь, как поступить. Тебя все любят. А на меня все бросаются, как мухи на кусок мяса, но никто не любит по-настоящему. Мне раньше казалось, что важнее всего найти того, кто захочет меня больше всех. Я даже не думала, что когда-нибудь встречу человека, которого полюблю сама. И что это будет так здорово!
Я рада за Майку. Пусть бьется за своего Василия. Мне бы ее уверенность в собственных силах!
Мы встречаемся с Виктором вечером. Я полдня провожу у зеркала — занятие, над которым я еще недавно потешалась. Можно сказать, впервые за долгое время вижу свое лицо во всех деталях. Увы, долгое разглядывание приводит к неутешительному выводу: минусов больше, чем плюсов. Ленкин звонок отвлекает меня от этого полезного занятия. Она быстро выясняет, чем я занята, и, как всегда, выступает как конструктивная добрая фея. Тут же набирает номер знакомого визажиста, уверяет его в том, что это вопрос жизни и смерти, и умоляет приехать ко мне.
Я никогда не встречалась с профессионалами в этой области. Мне казалось, достаточно провести щеточкой по ресницам, чтобы разлепить глаза поутру, мазнуть помадой по губам — и готово. То, что кто-то чужой будет касаться моего лица и рисовать на нем что-то свое, кажется мне неприятным вторжением в мой внутренний мир. Поэтому я встречаю визажиста с опаской. Тем более что Ленка предупредила, что парень работает с нашими ведущими журналами и полгорода увешаны фотографиями его работ размером с дом.
Андрей приезжает с большим чемоданом, деловито раскладывает кисти и краски и окидывает меня взглядом взыскательного художника. Как только я открыла дверь, я поняла, что светловолосый кудрявый парень — мой человек. Он излучает уверенность и доброжелательность. Я ему нравлюсь (или он умело делает вид). Манера общения напоминает Юну Ясину — он смотрит на меня по-доброму, тактично не говорит о недостатках, умело подчеркивает достоинства. Я успокаиваюсь. Через минуту чувствую себя неземной красавицей, хотя он еще даже не коснулся кистью моего лица. Я представляю себе, что этаже кисть гуляла по высоким скулам Жени Володиной или Натальи Водяновой, и даже Нелли Уварову делала красивой. Я закрываю глаза и отдаюсь в руки мастера.
Он касается лица кистью легко, будто крылом бабочки. Что-то говорит по ходу дела. Главное, что я усваиваю, — что он готов научить меня, что нужно делать с моим лицом.
Через полчаса работа сделана. Я боюсь открыть глаза. Боюсь не узнать себя. Но нет. Из зеркала на меня определенно смотрят мои глаза, только невообразимо прекрасные, глубокие, влажные, чувственные. Андрей совершил чудо. Он улыбается — ему приятно видеть мой восторг.
Теперь я знаю — я готова к свиданию.
Усилия Андрея и мои собственные вознаграждены. В глазах Виктора я читаю искреннее восхищение. Я уже забыла, как это приятно — нравиться. Все слова кажутся ярче, мне хочется даже не улыбаться — смеяться во весь голос.
Мы сидим на втором этаже «Пушкина». Я заметила — иностранцев тянет в этот ресторан либо в первый вечер после приезда, либо в последний перед отъездом. Эклектичную здешнюю кухню почему-то считают русской, хотя что ни возьми — борщ с пампушками или каре ягненка — все откуда-то заимствовано. Если не из Франции, то с Украины. В этом, наверно, и есть русский дух. С миру по нитке.
Народу вокруг, к счастью, немного. Основная тусовка происходит внизу. Там бегают официанты с лицами и манерами прошлого века. Говорят, они проходят специальный кастинг или даже фейс-контроль — ни одного из них невозможно себе представить в джинсах и с серьгой в ухе. Мальчики с лицами студентов-разночинцев (как если бы Чернышевский подрабатывал официантом) разговаривают галантерейно-парикмахерским языком, еду называют уменьшительно-ласкательными именами (огурчики, картошечка, водочка) и практически не отходят от стола. Последнее обстоятельство меня лично напрягает — я не хочу, чтобы один из главных разговоров моей жизни слышали посторонние уши. Даже совершенно незнакомые.
Обстановка располагает к ностальгическим настроениям, и я наконец решаюсь спросить Виктора, каким образом он оказался в Америке.
— Все очень просто. Я начинал заниматься бизнесом двадцать лет назад вместе с другом. Нам тогда
