— Да что ж он… — Пифагорыч беспомощно посмотрел ему вслед и схватился за сердце, — что ж с ним такое?
Из спальни донесся долгий, пронзительный стон.
— Ничего. Я сейчас, извини, Пифагорыч, — Млад поспешил за Мишей, надеясь уговорить его выйти из дома.
Но стоило ему приоткрыть дверь, тот вскрикнул:
— Не подходи ко мне! Слышишь? Не смей ко мне подходить! Оставь меня в покое!
— Я не подхожу, — Млад выставил руки вперед, — не подхожу. Но лучше тебе на дворе, не здесь… принести шубу?
— Нет! Уйди! Уходи же!
Млад кивнул и прикрыл дверь. И тут же услышал грохот падающего тела и сдавленный, хриплый крик: он выругался и кинулся обратно в спальню.
6. Дана. Ночные беспорядки
Врачи увели Пифагорыча домой, в сторожку, Добробой пошел к нему ночевать, Ширяй так и не появился — наверное, отправился к своим друзьям-студентам. Миша спал, и должен был проспать не меньше часов трех-четырех. Млад не хотел оставлять его одного, но время шло к полуночи, а он так и не зашел к Дане. А сегодня ему невыносимо хотелось ее увидеть.
Дана была удивительной, совершенно удивительной и неповторимой женщиной. С самого начала. Когда-то она стала единственной девушкой — студенткой университета. А потом — единственной женщиной-профессором — читала лекции по праву.
Она очень хорошо одевалась, как боярыня. Многие считали худобу ее недостатком, но для Млада она была хрупкой. Ее руки напоминали ветви березы — такие же длинные и гибкие. Она вся напоминала березу — тонкую и высокую. А лицо… Млад всегда находил ее лицо очень красивым, хотя кто-то мог бы с ним и не согласиться. Особенно ее глаза — огромные, с длиннющими черными ресницами, такими пушистыми, что казались ненастоящими. И короткий нос, и маленькие, как будто припухшие, губы…
Она и принадлежала ему, и не принадлежала. Он не мог этого понять. Он трижды звал ее замуж, но она неизменно отвечала:
— Чудушко мое… — и кашляла, — за кого замуж? За тебя замуж? Два профессора — это слишком для одного дома. И потом, куда ты денешь своих учеников? Или они будут держать нам свечки? Нет, Младик, замуж я не хочу. Тем более — за тебя. Ты совершенно не приспособлен к жизни. И я тоже.
Сама она считала, что у нее мужской характер — недаром она столько лет работает рядом с мужчинами. Но Млад почему-то думал, что она какая-то незащищенная, слабая… Ее нарочитая грубость — напускная, прикрывающая неуверенность в этом враждебном для женщины мире мужчин. Ему хотелось ее опекать, заботиться о ней. Он всегда удивлялся, почему она выбрала его? Из всего университета, из всех профессоров, из тысяч мужчин, достойных ее и по уму, и по характеру, она выбрала именно его. Это и льстило ему, и пугало, и вызывало желание соответствовать.
Они больше десяти лет были вместе: Дана и этим отличалась от других женщин, она совершенно не боялась, что станут о ней говорить, и Млад ночевал у нее, когда ему вздумается, и приходил открыто, не прячась и не озираясь по сторонам.
Прислушиваясь к сопению Миши в спальне, Млад надел валенки на босу ногу, накинул на плечи полушубок и потихоньку выскользнул за дверь.
Дом Даны стоял на другом конце профессорской слободы, метрах в пятистах от дома Млада, и он пожалел, что не надел треух — за пять минут, казалось, уши покрылись инеем. Университет потихоньку успокаивался: гасли огни в факультетских теремах, вместо гомона множества голосов раздавались отдельные пьяные выкрики, драки прекратились. Млад прошел мимо терема выпускников: наверху горел свет — для студентов-татар, похоже, опасность миновала.
Конечно, Дана уже спала. Млад долго думал, прежде чем постучать в темное окно: а стоит ли ее будить? Но она услышала его стук сразу, будто ждала его, зажгла свечу и отодвинула засов.
— Я сразу догадалась, кого леший принес ко мне в столь неподходящее время… — проворчала она, пропуская Млада в дом. Он очень любил смотреть на нее, когда она в одной шелковой рубашке: помятая, сонная, теплая. Особенно, если горела всего одна свеча.
— Я тут привез тебе кое-что… Я в Новгороде сегодня был, и вот, привез… У меня просто времени не было раньше…
— Не гунди. Опять шапку не надел? Сначала погреем уши, а потом поговорим… — Дана поставила свечу на стол, подняла тонкие руки и положила их ему на уши, — холодные уши.
Она приподнялась на цыпочки и дохнула ему в ухо — горячо и приятно.
— Я ненадолго совсем, пока Миша спит…
— Ага, — она дохнула ему в другое ухо, — теплей?
— Теплей, — он улыбнулся, — я чай привез. Хороший чай, из Индии. Смотри, какой красивый.
Млад вытащил из кармана коробок из тонкой соломки с инкрустацией.
— Ты — умница, — Дана подхватила коробочку, — ставим самовар. Не сомневаюсь, ты пришел поговорить.
— Ну… я не только… Я… просто…
— Ага, — она хохотнула и начала наливать в самовар воду, — давай. Оправдывайся.
— Хочешь, я сам самовар поставлю? — спросил он, подойдя к ней поближе, — не пачкай руки…
— Нет, не хочу, — она опустилась на корточки, заряжая самовар березовыми углями, — ты не можешь сделать и такой простой вещи без приключений.
Млад опустил голову: в прошлый раз он действительно забыл налить в него воды. А Дана рук вовсе не пачкала, складывая угли в самоварную трубу тонкими щипцами.
— Чудушко… — она обняла его за пояс и потерлась щекой о его бок, — ты создан не для самоваров. Неужели ты действительно не подписал грамоту, как болтает весь университет?
— Действительно, — Млад пожал плечами, не понимая, осуждает она его или нет.
— Вот за это я тебя и люблю, — Дана поднялась и вставила самоварную трубу в печную вьюшку, и Млад снова не понял, шутит она или говорит всерьез.
— Понимаешь, это были не мои видения. Мне почудилось, будто кто-то нарочно показал мне их. И я не стал подписывать.
— Я думаю, тебя после этого в покое не оставят… — Дана посмотрела на него искоса.
— Уже.
— Да? Так быстро?
— Ага. Ректор вызвал меня к себе — я еще из Новгорода не вернулся. Велел завтра на вече подписать грамоту и повиниться.
— Да ты что? — Дана присела на лавку у стола и подняла удивленные глаза, — что, прямо так и сказал?
— Ага. Сказал, не Белояр дает деньги университету…
— А… а ты что? И сядь, наконец, я не могу задирать голову.
Млад присел напротив нее:
— Я уже решил. Если из-за меня университет лишится денег, я не могу… понимаешь? Это, получается, не только мое дело. Я завтра же уйду из университета, чтоб никто больше не пострадал. Возьму ребят, поеду к отцу… Если уж они решили объявить меня лазутчиком татар, то ректору не придется меня защищать и подставлять университет под удар, понимаешь?
— Только глупостей не делай, ладно? Какой из тебя лазутчик? Ты в зеркале-то себя видел? — Дана усмехнулась и недовольно сложила губы, — и не вздумай никуда уезжать! Никто университет без денег не оставит, это не так просто. Слушай больше, что тебе ректор говорит! Девять десятых денег университету платит Новгород, и решает такие вопросы не дума, а посадник. Да, одну десятую нам жертвуют бояре, но без нее мы не обеднеем, так и запомни. Университет тебя защитит, никто не посмеет взять тебя под стражу
