- Руками держись, малыш, держись крепче, - сказал он, но мальчишка не понял его, и пришлось насильно совать ему в руки веревку, за которую он ухватился судорожно и надежно.
- Поднимайте, - крикнул Лешек, надеясь, что веревка выдержит. И она выдержала - он увидел, как сразу несколько рук схватили дитя, отодвигая от опасного колодезного провала.
- В больницу несите! - добавил он, не вполне уверенный, что в приютской спальне малыш отогреется.
Лешеку повезло меньше - многострадальная веревка оборвалась, едва приподняв его над водой, и он с шумом и брызгами рухнул обратно, еще и ударившись спиной о ведро. И за те пять минут, что монахи бегали за новой веревкой - толще и надежней, - он успел попрощаться с жизнью несколько раз. Холод он чувствовать перестал, движения замедлились, и дыхание подчинялось ему с трудом. Лешек посмотрел наверх (теперь только Лытка склонялся над колодцем) и вдруг увидел, что на ясном небе, показавшемся ему сумеречным, ярко и отчетливо проступают самоцветные камушки звезд. И если он сейчас перестанет дышать, то никто не узнает о том, что со дна колодца днем можно увидеть звезды!
- Лытка, - выдохнул он, - Лытка, я вижу звезды! Ты слышишь?
Штаны и волосы обледенели, пока Лытка вел Лешека до спальни, но мороза он не ощущал. Холод пришел потом, когда Лытка растер его грудь и спину шерстяной тряпкой и принес кружку с кипятком. Зубы отбивали дробь, и никакие одеяла не помогали согреться.
- Лешек… - шептал Лытка, - Лешек, ты… Ты не вытаскивай руки, я сам буду тебя поить… Никто бы не осмелился прыгнуть в колодец, никто. Даже я подумал, что это бесполезно. Только ты.
- Потому что никто плавать не умеет, - кашлянул Лешек. - Живете тут, как… ничего ведь не умеете, только Богу молиться.
- Да ладно тебе, - Лытка улыбнулся. - Между прочим, ты все время ругаешь Исуса, а ведь поступаешь, как положено христианину.
- Знаешь, для того, чтобы поступать по-человечески, совсем необязательно быть христианином. И любить ближнего можно не по заповеди божьей, а от души, как колдун. И добро делать, и обиды прощать - для этого вера в твоего бога не нужна. Вот колдун монахов не любил, а все равно лечил, и во время мора спасал, вот например…
Лешек осекся - он чуть не сказал «тебя». Но вовремя одумался: пусть Лытка думает, что его спас Исус. Его эта мысль приводит в восторженный трепет, и разрушить волшебную сказку было бы несправедливо и жестоко.
- Что «например»? - переспросил Лытка.
- Отца Варсонофия, например, - угрюмо ответил Лешек, стуча зубами.
- Да ты что? Варсонофий пошел лечиться к колдуну?
- Нет, его Аполлос принес, сам он ходить не мог. Не надо его осуждать, это… нечестно. Все живое хочет жить, и Варсонофий - не исключение.
- Знаешь, я бы и умирая не пошел к колдуну. Это все равно что предать Бога, - вздохнул Лытка.
Лешек усмехнулся про себя и ничего не сказал. В конце концов, Лытку никто не спрашивал, хочет он, чтобы колдун его спасал, или нет. И, зная Лыткину честность, Лешек подумал, что тот чего доброго и вправду отказался бы от лечения крусталем.
Рождество праздновали пышно и торжественно: служба длилась от заката до заката не прерываясь: сначала - всенощная, потом - ранняя литургия, после завтрака - поздняя литургия, потом, до обеда, - девятый час, после обеда - вечерня, и повечерие, и полуночница… Лешек думал, что сойдет с ума. Лытка радовался чему-то, не иначе рождению Исуса, и лицо его было особенно благостным, и пел он вдохновенно и без устали. Лешек же едва не охрип - после купания в колодце, когда на следующее утро он не мог выговорить ни слова, голос еще не вполне окреп и плохо ему подчинялся.
Когда наконец после полуночи Лешек дополз до кровати, сил у него не осталось ни на споры с Лыткой, ни на встряхивание тюфяка. А через неделю собирались праздновать Обрезание Господне, а через две - его же Крещение. Рождество пришлось на четверг, в пятницу снова постились, в субботу немного передохнули, чтобы в ночь на воскресенье опять служить всенощную, и литургию, и так до бесконечности.
- Лытка, ты помнишь, как сказал мне когда-то: это такой бог, которому надо служить, иначе он рассердится? - спросил Лешек после праздника Обрезания, далеко за полночь вернувшись в спальню.
- Я был маленький и глупый! - рассмеялся Лытка.
- Напротив, - скривился Лешек, - по-моему, ты был совершенно прав. Знаешь, мне кажется, я не доживу до лета. Кстати, послушников не распинают на крестах в память о страстях Христовых?
- Ты все шутишь, а это вовсе не смешно, - Лытка надулся, - Христос страдал за нас, во искупление наших грехов…
- Да ладно, - Лешек был раздраженным и злым, - я, к сожалению, никак не могу оценить его жертву.
- Конечно, - проворчал Лытка, тоже раздражаясь, - подвиг колдуна для тебя куда важней, а он, между прочим, всего лишь спас тебя от смерти, а вечной жизни тебе не подарил.
Лешек вскинулся:
- Ты ничего об этом не знаешь. Он… Он… - Лешек задохнулся, - он был мне как отец! И ни один бог не будет меня любить так, как колдун! И никакой Исус не сможет его заменить, подари он мне хоть три вечные жизни!
Умом Лешек понимал, что слова Лытки всего лишь ответ на его колкости, что его собственные шутки не менее злы и оскорбительны для друга, но боль снова окатила его ледяной волной, и он выбежал из спальни - на мороз, куда глаза глядят, только бы остаться одному.
Лешек пробежал мимо ворот (у мастерских прятаться от Лытки было бесполезно) и, глядя на тяжелые створки, вспомнил, как колдун держал его на руках, увозя из монастыря. Он забился в тень сторожевой башни, скорчился, уткнулся лицом в колени и расплакался, поднимая глаза к небу и шепча, словно маленький:
- Охто, забери меня отсюда! Пожалуйста, забери меня опять! Увези меня к себе, за Калинов мост!
Если долго сидеть в снегу, рано или поздно мороз сделает свое дело, и Лытка не найдет его в этом укромном уголке. Лешек знал, что стоит ему уснуть, как колдун спустится к нему, протянет руку и унесет с собой. Он бы долго еще предавался отчаянью и давился слезами, как вдруг услышал шаги внутри башни, скрип открывающейся двери и приглушенные голоса.
- Погоди, Дамиан, - услышал Лешек голос брата Авды, - я хотел спросить у тебя кое-что. Только не здесь, не под окнами…
- Поднимемся в часовню, здесь холодно, а в келье нас могут подслушать.
Слезы высохли. Этот голос… Этот голос сказал тогда: «Ты все равно не сможешь ходить». Сказал пренебрежительно, насмешливо, равнодушно. Почему же Лешек раньше не понял этого? Почему, захлебываясь болью, и страхом, и кошмаром, он не видел главного: перед ним же убийца колдуна! Вот же он! Почему раньше Лешек страдал от чувства вины и хотел что-то исправить - исправить непоправимое - и не понимал: вот он, виновник!
И вместо ужаса ненависть всколыхнула нутро. Лешек стиснул кулаки и скрипнул зубами: не для того он остался жить, чтобы рыдать над своей печальной участью, не для того колдун спас его, чтобы он малодушно просил судьбу о смерти. Нет, если уж колдун отдал им тайну в обмен на жизнь Лешека, значит, он верил, что Лешек сможет отомстить за него. Отомстить!
Этот черный демон ада истязал колдуна и наслаждался его страданием, с улыбкой смотрел на измученное болью лицо и убил, в конце концов убил, хотя в этом не было никакого смысла! «Ты все равно не сможешь ходить»! Лешек бесшумно поднялся на ноги - на охоте ему приходилось быть осторожным, он умел оставаться незамеченным для чутких, пугливых зверей. Нет, чтобы отомстить, надо соблюдать осмотрительность.
Монастырь спал, и даже в сторожевой башне не горели огни - после праздника братия устала. Лешек двинулся вслед за двумя темными фигурами, оставаясь в тени построек: они миновали ворота и скрылись за дверью, ведущей на узкую лестницу, заделанную в широкую стену возле ворот. Брат Авда столь громко стучал сапогами, что тихих шагов Лешека сзади никто не услышал. Где-то на дне сознания мелькнула
