19
- Он не дошел до реки каких-то десяти саженей, - с довольной улыбкой сказал больничному Дамиан, - но когда мы до него добрались, он уже окоченел.
Лытка сжал кулаки и уткнулся лицом в стену.
Дружина вернулась в Пустынь в воскресенье вечером, лица братьев были хмурыми и усталыми. О том, что послушник Алексий замерз в лесу, как того и следовало ожидать, насельникам объявили на повечерие, авва проклял его и обещал плохой конец и геенну огненную ему и всем, кто станет хулить Божье имя. Тело язычника не стали предавать земле, а еще в Лусском торге бросили собакам, как оно того и заслуживало. Ярыш плакал прямо на службе, и Миссаил догадался увести его из церкви, с глаз Дамиана и иеромонахов.
И только на следующее утро Паисий рассказал Лытке, что Дамиан ранил Лешека копьем, но тот все равно успел разбить крусталь и ушел в лес, истекая кровью. Дружников же задержали люди князя и навязали им неравный бой, поэтому догонять Лешека отправились только к вечеру и по следам легко нашли его тело.
Лытка впервые за много лет не нашел утешения в молитве и, успокаивая Ярыша, сам не верил в свои слова о том, что Господь Лешека простит и примет к себе в небесные чертоги. Он пошел к больничному по привычке и с горечью вспоминал о том, как этой же дорогой они ходили с Лешеком вдвоем, и как Лешек был ласков с больными, как неизменно улыбался им, и какие знал верные средства для их исцеления. Он вспомнил, как Лешек спас мальчика, упавшего в колодец, нисколько не испугавшись ледяной воды, и как потом дрожал и не мог согреться.
Что для Господа важней? Какая чаша весов перевесит - его богохульные речи или его добрые дела?
В больнице хватало работы: несколько вернувшихся дружников были ранены людьми князя, и больничный сбивался с ног, поэтому помощь Лытки пришлась ему как нельзя кстати. Работа отвлекла от отчаянья, а когда в больницу заглянул Дамиан, Лытка нашел в себе силы если не для прощения, то хотя бы для равнодушного взгляда в его сторону.
- Посмотри и перевяжи мне шею, - велел ойконом Пустыни, - что-то мне не нравится эта рана.
Больничный покорно оставил на Лытку дружника, которого кормил завтраком - у того были перебиты обе руки, - и занялся архидиаконом.
- Что это, Дамиан? - больничный снял старую, грязную от времени повязку.
- Мерзавец укусил меня. Ха! Хотел перегрызть мне горло, да оказался слабоват.
Лытка замер, и слезы едва не полились у него из глаз: только в отчаянье Лешек мог кинуться на своего убийцу! Он не испугался, он защищался до последнего! Он разбил крусталь! Значит, гибель его не была напрасной. Господь должен простить его, за этот подвиг Господь должен его простить!
- Плохая рана, Дамиан. Как ты себя чувствуешь?
- Преотлично, - хмыкнул архидиакон и пустился в долгий и хвастливый рассказ о преследовании беглеца.
Лытка замер, уткнувшись в стену, и шептал слова молитвы: он хотел, чтобы Господь укрепил его и не позволил ненависти вырваться наружу. Надо уметь прощать своих врагов, прощать, а не мстить им за убитых. Но как же это, оказывается, трудно!
Вечером, после ужина, Дамиан снова пришел в больницу. Только на этот раз он уже не был доволен собой: тени лежали вокруг его мечущихся глаз, он озирался по сторонам и вздрагивал от каждого резкого звука. И Лытка знал, что вызвало эту перемену: авва объявил об изменении в уставе обители - теперь к должности ойконома добавилась должность воеводы Пустыни, и должность эту отдали отцу Авде. Отцу, а не брату, - это и подкосило архидиакона, и без того сломленного потерей крусталя. Его утренняя похвальба была не более чем попыткой сохранить лицо перед братией, теперь же и на это у него не осталось сил.
Больничный осмотрел его рану на шее и покачал головой:
- Если бы колдун был жив, я бы послал за колдуном, - сказал он тихо и подозвал Лытку.
Рана на кадыке архидиакона, совсем небольшая по размеру, опухла, и кожа вокруг нее приобрела бледный водянистый цвет, более подходивший покойнику, а не живому человеку. Из раны сочилась зловонная зеленоватая слизь, а под обеими челюстями набухли плотные желваки.
- Оставайся на ночь в больнице, Дамиан, я привяжу рану солью и буду часто менять повязки, - вздохнул больничный.
- Солью? Это все, что ты умеешь? - фыркнул архидиакон.
- Колдун знал другие способы… - уклончиво ответил больничный.
- Нет уж, здесь я не останусь, спать я пойду к себе. Пусть он, - Дамиан ткнул пальцем в Лытку, - идет со мной и меняет повязки.
Лытка пожал плечами - молиться он может и в келье архидиакона, а уход за больным убийцей станет испытанием смирения и кротости.
Ночью Дамиану стало плохо: его начал бить озноб, сменявшийся потом и жаром, и Лытка то кутал его в одеяло, то, наоборот, менял ему белье и обтирал влажным полотенцем. И молился. Молился, чтобы Господь послал ему силы выдержать испытание. Но, глядя на распятие, видел огромные сухие глаза Лешека и яблочную кашицу, стекавшую на подушку из уголка рта. Он не мог не вспоминать, как держал зубами руку архидиакона и как монахи не сумели сразу разжать его стиснутых челюстей. Дамиан убил Лешека во второй раз. Господь спас тому жизнь, а Дамиан убил его снова. Как будто довершил начатое когда-то.
- Что? Молишься за упокой души своего безбожного дружка? - хмыкнул Дамиан, и в темноте блеснули зубы, оскаленные в усмешке.
- Я молюсь за твое выздоровление, - кротко ответил Лытка. - Чтобы Бог послал мне силы не убить тебя.
- Вот как? Ну-ну, - снова усмехнулся архидиакон. - Убийство - страшный грех, юноша. Я знаю это лучше тебя.
- Да, отец Дамиан. Тебе это должно быть известно лучше, чем мне, - оскалился Лытка в ответ.
- Ты всегда был волчонком, парень. Еще в детстве, помнишь? Когда авва поймал тебя на подслушивании? Ты и тогда огрызался, ты и тогда не боялся меня, правда?
- Я всегда тебя ненавидел, - кивнул Лытка, - а теперь ненавижу еще сильней.
- Скажи мне, почему ты, волчонок, вдруг решил стать агнцем? Зачем?
- Тебе этого не понять, отец Дамиан.
- Да, мне этого не понять. Я и сам был волчонком, но я стал волком, а ты?
Лытка промолчал и, повернувшись к распятию, обратился к Богу.
Весь день Дамиан провел в горячке, Лытка же исправно заходил к нему каждые два часа, менял повязки, поил малиновым настоем, вытирал ему пот. Лицо архидиакона побледнело до синевы, а шею раздуло так сильно, что опухоль мешала ему дышать. Больничный велел прикладывать к ране лед, и Лытку освободили от службы, чтобы лед на горле архидиакона никогда не таял.
К ночи Дамиан начал впадать в забытье и бормотал что-то еле слышно, и хрипел, и вскакивал с постели: Лытка терпеливо укладывал его обратно и сидел на кровати, придерживая его плечи прижатыми к подушке.
После повечерия больничный призвал в келью архидиакона семерых иеромонахов во главе с аввой, и святые отцы соборовали несчастного. И когда на лоб ему лег Благовест, архидиакон вдруг расплакался, держась руками за шею, и сквозь слезы попросил:
- Позовите колдуна. Пожалуйста, позовите колдуна. Ну что вам стоит?
Авва кашлянул, а иеромонахи возвели очи горе, делая вид, что не услышали его слов. Лытка, уже привыкший к тому, что Дамиан бредит, вдруг почувствовал острую жалость: Господь услышал молитвы, ненависть ушла из сердца.
Но когда иеромонахи молчаливой цепочкой покинули келью, унося с собой горящие свечи, настроение архидиакона изменилось. Он снова начал мерзнуть, и подтягивал одеяло к подбородку, и неотрывно смотрел в темный угол кельи, около окна, и подбородок его дрожал так, что стучали зубы.
- Свечи. Зажги свечи, - прохрипел он Лытке. - Он там, я знаю, он там… Ждет, когда ты уйдешь.
