Прошла день за днем целая учебная четверть, а наши с ним дороги так пока что и не пересеклись. Дело обыкновенное в Париже, даже между соседями по лестничной площадке. Я уходил рано из кубинского общежития, усердно занимался весь день в Латинском квартале и возвращался в городок поздно вечером. При одном только виде горы книг, которые предстояло проработать, отпадала всякая охота выйти подышать свежим воздухом. Но все-таки в уик-энд я бывал то на стадионе, то в кино на улице Вавен, то на концерте или в музее — всегда вместе с Лидой Домброзовой. Я страшно увлекался тогда этой чешкой, теннисисткой, с которой познакомился в Праге прошлым летом. Было радостно ловить форель в реке этой блондинки семнадцати с половиной лет.
Во второй раз я повстречал сэра Билла, когда шел под руку с блистательной Лидой. За одну ночь с субботы на воскресенье бледная и промозглая зима вдруг отступила и открыла путь ясному и обсохшему дню. В парке Монсури весна уже овеяла своим дыханием парижские деревья. Было очень кстати добавить к нашей страсти еще и наступление весны. Романтически посидев под оживающими ветвями, мы двинулись по бульвару Журдан в сторону давно облюбованного нами кафе «У дядюшки Золя». Мы уже почти толкнули дверь-вертушку, когда я услышал за спиной:
— Хеллоу, сэр Стивен!
Теперь Уильям Фаулер, с такой же элегантностью и бесшабашностью плейбоя, красовался в бесподобном демисезонном пальто нараспашку, а на голове было что-то вроде фуражки морского офицера. Он пылко схватил меня за обе руки.
— Рад снова увидеться с вами, сэр. Зайдем вместе?
— Разумеется. Позвольте представить вам мою маленькую подругу.
Я пропустил его вперед. Лида уже сидела за стойкой и глядела на нас, улыбаясь.
— Это сэр Билл, мой американский друг, о котором я тебе рассказывал.
— Лида Домброзова, — представилась она и протянула руку.
И тогда произошло странное: вместо того чтобы пожать повисшую в воздухе руку, Фаулер ограничился еле заметным кивком с железным лицом и злобой в зрачках и пробурчал по-английски:
— Хау ду ю ду.
Покраснев и оробев, Лида оперлась о мое плечо рукой, которая оказалась бесполезной, чтобы как-то прийти в себя.
— Вон там, подальше, есть места, — не растерялся я, увидев стайку студентов.
— Извини, — произнес сэр Билл, — меня ждут в общежитии. До скорого.
Не успел я и рта разинуть, как он исчез в дверях.
— Он не компанейский, твой странный сэр Билл.
— Он, должно быть, принял тебя за свою белую соотечественницу.
— Несмотря на мою славянскую фамилию?
— Да, он грубовато с тобой обошелся. Прости, что я допустил такую досадную ошибку!
— Ты тут ни при чем, — успокоилась она, разметав свои светлые волосы по моему плечу.
Утром в понедельник я обнаружил в почтовом ящике письмо от Уильяма. С первых же строк я перестал верить своим глазам.
Это было страстное и самое настоящее признание в любви. За два с лишним года моих любовных приключений в Париже ни одна из завоеванных мною женщин не бросала мне в почтовый ящик такой зажигательной бомбы. Я был не в силах переступить порог моего общежития. Если бы я сейчас направился каждодневным путем к станции метро Порт д'Орлеан, прохожие на бульваре Журдан сразу бы увидели по моему лицу, что у меня в кармане — адресованное мне гнуснейшее оскорбление, позор, стыд. Так и не выйдя наружу, я вернулся в свою комнату на третьем этаже.
«Сэр Билл — голубой, гомосек, алабамский педик», — мысленно разъярялся я, взлетая по лестнице.
Я набрал номер телефона Лиды.
— Алло! Это ты, дорогая? Извини, что разбудил.
— Что, какая-нибудь неприятность?
— Знаешь, этот американский парень…
— А-а-а, ужасный сэр Билл?
— Да. Так вот: он — бесстыжая тетка!
— Чья тетка?
— Гомосексуалист на нашем жаргоне. Он написал мне любовное письмо под предлогом извинения за поведение в кафе. Да ты сама послушай!
Прослушав, она сказала:
— Твой лорд дико взревновал, а твоя привлекательность гаитянского махо беспредельна. Поздравляю!
— Не до шуток, Лида. Мы имеем дело с опасным денди.
— Это ясно. Он хочет с тобой порезвиться.
— Я ему покажу!
— Не показывай. А лучше скажи ему, когда придешь на свидание, то, что ты мне однажды рассказал: в день твоего рождения семнадцатилетняя богиня вуду откусила тебе яичко.
— Он способен повстречаться с тобой и жестоко отомстить, даже ударить!
— О-о-о, громы и молнии этого ревнивого Зевса меня не пугают. Дам отпор. Слушай, когда повидаешься с ним, приходи в Международный дом. Посидим, поедим.
— Ладно, приглашаю тебя в Сен-Жермен-де-Пре. До вечера, солнышко мое!
В понедельник я весь день усердно занимался, как прилежнейший студент. Даже не забегал перекусить. Но одна мысль не выходила из головы: впервые в моей вольной жизни я натолкнулся на поползновения со стороны существа одного со мной пола. Меня тянули в бездну гомосексуализма.
В Жакмеле, во времена моего детства, я был вполне доброжелателен к одной парочке: уважаемый господин Поль и его дружок Ти-Джордж. В этом маленьком городе их почти официально признавали за супружескую пару. Никто, даже моя бабушка с ее высокими и жесткими принципами, не удивлялся, видя, как они рядышком сидят в церкви и перебирают четки или в святую неделю помогают двумя своими сопрано песнопению отца Наэло.
В ателье моего дяди Титона портные, которые всегда любезничали с хорошенькими посетительницами или просто обменивались игривыми репликами с проходящими по тротуару девушками, в таком же духе встречали и господина Поля с его любовником Ти-Джорджем. Не раз я бывал слушателем их шуток и
