— Мойше! — вместе со всеми воскликнула, вздрогнув, Гителе.
Мы не знаем, с деньгами или без денег ушла тогда Малка-Рива, оставила она шубу или взяла с собой, но после ее ухода Мойше Машбер весь вечер не переставал шарить по карманам. При этом ему все время казалось, что кто-то сидит у него на шее, и он поворачивал голову, чтобы увидеть это существо. В какой-то момент он понял, что это не кто иной, как Сроли. Страшный крик застрял у него в горле и — он едва сдержался, чтобы не закричать во всю глотку, подобно Алтеру.
Итак, Мойше Машберу казалось, что Сроли сидит у него на шее. А где же был Сроли на самом деле?
После того как Лузи поселился в своем домике, Сроли стал там почти постоянным квартирантом. Вначале он приходил просто поговорить и послушать беседы, скоро стал завсегдатаем и часто оставался ночевать, примостившись, как синагогальный служка, где придется — в кухоньке или в сенях. Потом он поставил для себя в передней койку и с тех пор ночевал у Лузи почти каждую ночь. Вместе с владелицей домика он вел все хозяйство Лузи, принимал участие в других его делах. Некоторые посетители не нравились Сроли, и он, ничуть не смущаясь, говорил об этом Лузи. У него на этот счет был особый нюх. И Лузи считался с его мнением.
Вот, к примеру, Михл Букиер, прежний глава браславцев, прислал к Лузи ребенка с письмом, которое начиналось словами: «К любимым нашим братьям… Прошу вас, молитесь за меня…» Прочитав письмо, Лузи глубоко задумался и помрачнел. Дело в том, что с тех пор, как Лузи стал главой браславцев, Михл Букиер стал реже бывать в синагоге, даже по субботам иногда не приходил, а когда приходил, то замечали, что молится он и читает молитвы не так вдохновенно, как остальные, словно его точил какой-то червь.
В конце концов выяснилось: Михл снова начал сомневаться, еще сильнее, чем в тот раз, когда он рассказал обо всем Лузи на исповеди. Он усомнился в Провидении и в оправдании всего того, что всякий верующий должен считать оправданным. Опять как бы покров спал у него с глаз: он увидел все в другом свете, так, что все прежнее нужно было пересмотреть и увидеть заново в непреложной для каждого верующего истине. И все это он выразил в письме к Лузи. Прийти и поговорить лично ему, видно, не хватило мужества — он был уверен, что его оттолкнут и осудят. Но с другой стороны, в нем еще теплилась слабая искра веры, он был растерян, и единственное, что ему оставалось в его положении, — просить близких ему людей молиться за него.
«Молитесь, братья-единомышленники мои, — писал он, — и в особенности ты, Лузи, глава нашего братства. Молитесь за Михла, сына Соре-Фейги, который уже стоит на краю пропасти. Он уже дошел до того, что готов отправиться в далекую Литву и присоединиться к людям, которые, как говорят, распространяют дух вольнодумства и неверия».
Михл подробно изложил в письме причину, толкнувшую его на дурные мысли. Совсем недавно, когда жена ему подала, как обычно, к обеду рыбную похлебку, в которой рыбы не было и в помине, а плавала одна только чешуя, он начал есть, но тут же отодвинул тарелку и расплакался, как дитя. «Венец творения — человек! — голоден, когда мир так велик и богат. Почему я должен глотать рыбную чешую, есть эту баланду? За чьи грехи? Кому выгода от такого унижения человеческого достоинства?»
В письме он привел подробный перечень горестей, которые ему стали невмоготу и которые он уже не в силах переносить.
«Дочь Эстер, — писал он, — уже девица на выданье, а приданого нет, нет и никаких надежд на то, что оно когда-нибудь будет. Девушка может, упаси Бог, засидеться. К тому же она еще и не красавица и умственными способностями не отличается… Сын мой, Берл, болван и подслеповат, у него грыжа. Целый день он крутит колесо у точильщика, ничего не зарабатывает, а только надрывает силы — воззри, Господи, на его страдания… Другой сын, Янкеле, работает у переплетчика задаром, исполняет всю черную работу у хозяина. А дочка Ханеле растет дикаркой. И вдобавок ко всему у меня нет учеников, все родители отвернулись, испугавшись моей дурной репутации, и не доверяют учить их детей. Молитесь за меня, братья мои…»
Узнав о содержании письма, Сроли рассмеялся: «Хочет, чтобы за него молились? А сам он где? Имеет ноги и просится на костыли! Ему хочется к вольнодумцам — к тем, у кого холодные головы, холодные шляпы и холодная справедливость? На здоровье, пускай! К чему его клонит, этого неудачника с баландой с чешуей?»
В домике Сроли установил свои порядки, по своему усмотрению допускал людей, которых считал полезными для Лузи, и прогонял тех, кто, по его мнению, никакой пользы принести не мог. Он также оберегал домик от нашествия посторонних людей, обитателей Проклятого места — сумасшедших и калек, которые, услышав пение и увидев огонек, собирались под окнами. Вместе с тем Сроли не терял связь с городом, знал, что там происходит, и рассказывал Лузи о тамошних событиях. В последнее время он избегал домов богачей и редко где-нибудь показывался, но, даже не посещая эти дома, он знал, что там происходит.
Сроли все знал. Например, от него Лузи узнал историю с панами, а заодно и то, что у брата дела идут под гору, поскольку Мойше ввязался в это дело. Сроли словно видел сквозь стены — он знал в подробностях, что происходит в доме Мойше Машбера, и даже был осведомлен о деталях визита Шмулика- драчуна. Больше того: похоже, он знал о разговоре Мойше с Ициком Зильбургом и о том, что скоро, возможно, Мойше придется переписывать имущество на чужие имена. Сроли знал даже то, о чем никто, даже сам Мойше Машбер, знать не мог. Разве мог Мойше предвидеть, что беда вынудит его пойти к Лузи, чтобы попросить совета и излить душу? А вот Сроли это предчувствовал. Недаром он в последнее время усердно хлопотал в домике — все чистил, всюду наводил порядок, приобрел лампу побольше, раздобыл покрасивее скатерть на стол. Видно, готовился к приему высокого гостя… Что скрывать — его волновало видение той минуты, когда Мойше, смущенный, переступит порог домика Лузи.
И вот этот час наступил. В один из вечеров, когда Сроли почувствовал, что желанный гость вот-вот должен появиться, он был особенно возбужден и делал все, чтобы поскорее выпроводить посетителей, а кое-кому прямо говорил, что присутствие гостей сегодня нежелательно и лучше прийти в другой раз. Впрочем, так он обходился с чужими, а с теми, кто постоянно посещал их домик, и вовсе не церемонился: выпроваживал их чуть ли не взашей, говоря при этом, что Лузи сегодня нездоровится и лучше будет, если его оставят в покое. Таким образом, в этот вечер они остались в домике вдвоем — он и Лузи, и чутье Сроли не обмануло.
В этот день Мойше вернулся из конторы домой расстроенный. Ему предъявили к оплате крупный вексель, но наличных не было, а задержка платежа могла стать началом конца. И без того злые языки распространяли слухи о его банкротстве. Мойше занервничал, заметался как рыба на песке. Он пригласил к себе в контору одного за другим нескольких маклеров и чуть ли не со слезами на глазах умолял выручить его — они ведь знают, что такие затруднения могут случиться с каждым. Пусть же они попытаются уговорить кредитора. Если же кредитор желает получить за отсрочку лишний процент, то за этим дело не станет — можно будет дать процент, и не один, лишь бы он сейчас, в горячую минуту, не настаивал на платеже. Однако все его просьбы и жалобы пользы не принесли. Маклеры вернулись с ответом: кредитор на отсрочку не согласен и никакие дополнительные проценты ему не нужны, он требует немедленной уплаты по векселям.
В отчаянии, не зная, как помочь делу, Мойше побежал к Ицику Зильбургу, хотя понимал, что тот ему помочь ничем не может. Поверенный может только дать совет, а ему теперь нужны деньги, а не советы. Ицика он дома не застал и вынужден был его ждать. Он шагал по приемной поверенного, как зверь в клетке. Если бы в эти минуты кто-нибудь его увидел, то подумал бы, что он испытывает сильнейшую физическую боль.
Но когда наконец Ицик Зильбург пришел, Мойше провел у него считаные минуты. Он даже не присел — потому что незачем было. Он едва слышал, как Ицик повторял: «Реб Мойше, поторапливайтесь!» Насколько он, Ицик Зильбург, понимает, положение таково, что медлить нельзя. Надо скорее покончить со всеми делами, поскорее переписать на других лиц все имущество — движимое и недвижимое… Мойше выскочил из дома поверенного как ошпаренный — он не знал, куда пойти, к кому еще обратиться. Сила, которая заставила его в приемной Ицика шагать от стены к стене, эта же сила теперь гнала его по улице. На мосту, который ведет из верхней части города в нижнюю, Мойше увидел реку и вдруг захотел войти в воду и больше не выходить — сохрани и упаси Боже от подобных мыслей!
Немного успокоившись в домашней обстановке, он позвал Гителе, старшую дочь Юдис и обоих зятьев
