здесь приняла она отвратительный облик злой старой ведьмы. А ведь как радовала ее поначалу полученная на новых местах власть. Власть безграничная и неумолимая. Шутка — ли, сковать почти на пол года болота и реки, твёрдую землю засыпать непроходимыми сугробами, а осмелившихся подглядывать за ее работой людей делать неподвижными ледяными трупами. Уйдя с головой в воспоминания, не заметила Зима, как нарушилась слаженная пляска стихийных духов. Посреди тронного зала, расшвыряв по углам танцующих бесов, бушевал снежный смерч. Когда вихрь замедлил движение и остановился, ссыпавшись снежной лавиной на блистающий ледяной пол, перед очами Зимы возник Хлад, держащий в своих объятиях заморенных путников. Сейчас он уже не был тем жутким исполином, что встретил людей на поляне. Его рост уменьшился чудесным образом: Силиверст сейчас был Хладу чуть ниже плеча. Мраз поставил калик на пол и разжал руки. На ногах устоял лишь старик, а мальчишки растянулись во весь рост у подножья хрустального трона Зимы. В груди младшего забулькало, он запоздало поднес ко рту руку, стараясь остановить то, что упрямо просилось наружу. Но не сумел. Из под обмороженных пальцев во все стороны брызнула мутная желтоватая жижа. Парень постарше тоже едва сдерживал накатывающую тошноту. Хлад брезгливо сморщился и отбежал подальше, боясь, что и второго сейчас начнёт полоскать той кисло-пахнущей дрянью, что дымясь, разъедала безупречные зеркальные полы.
— Мельчаете, людишки! — победно бросил Хлад. — Мать! — раздраженно окликнул он Зиму, — зачем они тебе? Ведь от них окромя грязи, — он ткнул пальцем в испорченный пол, — толку нет!
Зима, безмолвно сидевшая до этой поры, резко оборвала дерзкого отпрыска:
— Не кричи на мать! Ступай по своим делам!
Хлад, взбешенный таким обращением, в ответ лишь громко скрипнул зубами. Его и без того красное лицо побагровело, наливаясь дурной кровью. Но перечить матери он не смел. В сердцах Хлад ударил посохом в пол, от чего ледяной дворец обиженно зазвенел, и, закутавшись в плащ, снежным вихрем вылетел вон из замка. Силиверст проводил задумчивым взглядом снежный смерч, сшибающий с ног слуг Зимы, опрометчиво попавшихся на его пути, повернулся к старухе и поклонился ей в пояс, достав рукой сверкающий пол.
— Здрава будь, Хозяюшка! — произнес он, разгибаясь и пристально глядя в глаза Марены.
— И тебе того же! — надменно ответила Зима.
Легким движением руки она указала духам свиты на испорченные полы:
— Ломонос! Проследи, чтобы все в порядок привели! Да побыстрее! — приказала она.
Из толпы прислужников выбрался старичок с огромным красным носом. Одет был старичок ужасно: нелепый ободранный треух прикрывал его седую голову, драный зипунок едва не расходился по швам, сквозь дырявые валенки были видны грязные пальцы ног. Дедок был горбатый, косой, больше похожий на побирушку, либо юродивого, самое место которому в сточной канаве под забором. Однако, судя по подзатыльникам и зуботычинам, которые тот начал щедро раздавать направо и налево, он действительно имел вес при дворе Зимы. Как только работа закипела, Марена опять обратила свой взор на путников. Парни уже чуть оклемались и с живым интересом рассматривали окружающую их красоту. Все вокруг поражало своим великолепием: высокие колонны из прозрачного льда, источающие холодный неживой свет, арки, украшенные ледяными растениями, даже изгаженный пол не мог испортить эту нечеловеческую гармонию. С открытыми ртами мальчишки старались рассмотреть высокий, теряющийся в густом тумане, потолок. Глебка, наклонившись за упавшей шапкой, изумленно прошептал:
— Глянь, Силиверст, лепота-то какая!
Старик, покачав головой, ответил также тихо:
— Лепота-то лепотой, но вспомни сказку — была у лисы избушка ледяная, а у зайца лубяная…
Затем, повысив голос, он обратился к хозяйке ледяной избушки:
— А дозволь тебя спросить хозяйка, откуда к нам сирым столько внимания? Мы людишки простые, маленькие. Али прогневили чем?
Зима, по-старушечьи пожевав губами, промолвила:
— Тебе скажу, ибо задуманное мною во многом от тебя зависит. Но сперва ответь, что думаешь ты о вере новой, с заката идущей?
— Это о какой вере, что с Царьграда идет? — калика задумчиво почесал затылок. — С одной стороны слабая вера, вернее для слабых: по одной щеке тебя бьют, другую подставляй! А как же покон, пращурами завещанный: кровь за кровь, глаз за глаз? С другой стороны — богатая вера! Я волхв, служитель богов наших, а посмотри, как одет. Сравни со жрецами ихнего единого Бога — да на них злата и златого шитья пудов пять будет! Народ смотрит на всё это богатство, и затылок чешет: чья вера сильней? И ответ сам собой напрашивается — чья богаче, та стало быть сильней! А храмы не то, что наши капища. Довелось мне в Цареграде в Софийской церкви побывать. Великолепие такое, что словами не передать. Не в обиду тебе мать Зима сказано. Ведь великолепие твоего дворца редко кому из смертных видеть довелось. А кому и довелось, тот уже ничего никому поведать не сможет. А о храмах ихнего Единого молва по всему свету бежит. И кто побывал там, уверился, что именно Всевышний обитает в сём храме, и непосредственно с людьми там соединяется. Но всего страшнее в той вере то, что убивает она в людях стремление добиваться всего своими силами, жить своим умом, ковать своё счастье своими руками! Быть хозяином своей судьбы. У нас как испокон было: на богов надейся, а хлебалом не щелкай! А у них: на всё воля божья, Бог терпел, нам велел. Так-то.
Старик тяжко вздохнул и вопросительно посмотрел на Марену. Зима сидела, в задумчивости обкусывая ногти. Немного помолчав, сказала:
— Ты прав калика, чувствую наступление новой веры. Знаешь, что для Бога страшнее всего? Забвение! Ненавижу я вас смертных за то, что на масленицу сжигаете чучело, названное Мареной, помогая сопернику моему прогонять меня на пол года из этих мест!
Марена, забывшись в гневе, на мгновение стала прекрасной, как во времена своей юности. Мальчишки опешили от столь неожиданной перемены. Однако Зима быстро справилась с обуревавшими ее чувствами. Успокоившись, она вновь приняла обличье отвратительной сморщенной ведьмы.
— Ненавижу я людишек, но и без них не могу! Если боятся — значит верят! Считаются со мной! А если вера мельчает, меньше сил у божества становится. Боги сильные слабых богов низвергают. Новая вера грядёт, силу набирает, и в ней для нас места нет — ибо новый Бог един. Но однажды открылось мне, — понизив голос, продолжала Марена, — что внуку моему, если воспитан будет смертными, достанется моя мощь и найдется место для него в новом мире.
Старуха замолкла, прислушиваясь к чему-то. Ее морщинистое лицо разглаживалось, превращаясь уже во второй раз за день в лицо прекрасной молодой девы. Зима, которую сейчас назвать старухой не повернулся бы язык, сияла:
— Родился! Только что родился молодой полубог! Он унаследует мою силу и владения мои!
Марена громко хлопнула в ладоши. Возле трона появился давешний мерзкий старикашка.
— Ломонос! — приказала Зима. — Найди Опоку. Вместе проследите, чтобы мой внук попал в безопасное место, но сами смертным не кажитесь. И сморите у меня, если что! — нахмурилась Марена.
Как только Ломонос вытек из зала морозным туманом, Зима, привлекая внимание остальных своих слуг, ударила об пол хрустальным посохом-скипетром:
— Все свободны! Кроме вас, смертные!
Оставшись наедине с людьми, Марена спросила калику:
— Что, удивлён, старик? Думаешь, с ума сошла старая, так радуется рождению какого-то полукровки! Как, думаешь ты, может радоваться жестокая богиня рождению новой жизни, когда на протяжении стольких веков она только и делала, что отнимала её у других. Да, я так не радовалась даже рождению своего сына Хлада. Я тогда была молода, беззаботна. Я только-только получила в свои руки власть и могущество, а связь с Чернобогом, в результате которой появился Хлад, была лишь платой за обретение этой силы. Я не любила Хлада, да мне и некогда было заниматься его воспитанием. В то время я упрочняла своё положение на новых местах, отвоёвывая для поклонения племена и народы у других богов. Благодаря поддержке Чернобога, мне удалось потеснить, а затем изгнать, царившую здесь до моего прихода старую Лоухи. Она покинула эти места, однако муж ее, Вил, не бежал вместе с ней, он задержался у племен живущих в лесистой Литве. Он никогда не упускал случая сделать мне какую-нибудь гадость. Какое было мне тогда, о сыне заботится. Он вырос, не зная любви и ласки, став безжалостным к людям. Им занимались мои подручные Ломонос, Опока, Буран и многие другие, из ненавидящих людское племя стихийных духов. Хлад
