Поэтому проход к морю я обнаружил без ее помощи.
Однажды я надел кольцо и, притягиваемый морем, решил спуститься по скале к воде, но вместо этого обнаружил, — что не могу сдвинуться с одного места посреди большой центральной комнаты — настолько велико было притяжение кольца к нему. Я бросил все свои попытки двигаться дальше, признав в этом проявление некой психической силы, и просто стоял, ожидая, куда она меня поведет. Поэтому, когда меня потянуло к особенно отталкивающей резной деревянной скульптуре — какой-то первобытной фигуре, изображающей некий отвратительный земноводный гибрид, укрепленной на пьедестале у стены кабинета, — я поддался порыву, подошел и ухватился за нее. Я толкал ее, тянул, пытался повернуть вправо и влево. Она подалась влево.
Незамедлительно заскрежетали цепи, заскрипели какие-то механизмы, и целая часть пола кабинета, покрытая ковром с Печатью Р'Лайха, поднялась, будто крышка огромной ловушки. Я в изумление подошел ближе — и мое сердце учащенно забилось в возбуждении. Я заглянул в пропасть, открывшуюся моим глазам: это была огромная зияющая бездна, уходящая во тьму. В скале, на которой стоял дом, были высечены ступеньки, спиралью уходившие вниз. Вели ли они к воде? Я наугад взял книгу из дядиного собрания Дюма, бросил вниз и стал слушать. Наконец, откуда-то издалека донесся всплеск.
И вот, с крайней осторожностью, я стал сползать по бесконечной лестнице к самому запаху моря — неудивительно, что я ощущал его в самом доме! — все дальше, вниз, к застоявшейся прохладе воды, пока не почувствовал влагу на стенах и ступеньках под ногами, вниз, к звуку вечно беспокойных волн, к хлюпанью и шелесту моря, пока не дошел до конца лестницы, до самого края воды. Я стоял в пещере, достаточно большой для того, чтобы вместить весь дом, в котором жил дядя Сильван. Я ничуть не сомневался, что именно здесь пролегал его путь к морю, здесь и нигде больше, хотя я был так же, как и в других местах, озадачен отсутствием лодки или подводного снаряжения. Здесь были видны лишь отпечатки ног, да в свете спичек, что я зажигал, кое-что еще — длинные смазанные следы и кляксы в тех местах, где покоилось какое-то чудовище, следы, от которых волосы зашевелились у меня на затылке, а по коже побежали мурашки: я невольно подумал о тех отвратительных изображениях с таинственных островов Полинезии, что дядя Сильван собрал в своем кабинете наверху.
Не знаю, как долго я простоял там. Ибо у самого края воды, с кольцом, несущим на себе Печать РЛайха, слышал я из глубин под собой звуки движения и жизни — они доносились действительно с очень большого расстояния, снаружи, то есть со стороны моря и снизу, — так что я подозревал там существование какого-то прохода к морю, либо сразу под водой, либо еще ниже, на дне, поскольку пещера, в которой я стоял, была замкнута со всех сторон монолитной скалой, насколько я мог разглядеть в слабеньком свете спичек, а движение воды указывало на связь с морем, которая не могла быть просто совпадением. Значит, пещера открывалась в море, и я должен найти этот проход без промедления.
Я вскарабкался по лестнице назад, снова закрыл ход и побежал заводить машину, чтобы немедленно ехать в Бостон. В тот вечер я вернулся очень поздно и привез с собой маску и переносной кислородный баллон, чтобы на следующий день быть готовым спуститься в море под домом. Я больше не снимал кольцо, и ночью мне снились великие сны древней мудрости — о городах на далеких звездах и о великолепных башнях в отдаленных сказочных местах Земли, в неведомой Антарктике, высоко в горах Тибета, глубоко под поверхностью океана. Мне снилось, как я ходил среди громадных построек, охваченный изумлением и зачарованный их красотой, среди таких же, как я, и среди чужих, — но они были мне друзьями, хотя одна внешность их, будь я бодрствующим, остудила бы мне кровь в жилах, — и все мы в этом ночном мире были преданы единой цели: служению тем Великим, чьими сподвижниками мы были. Всю ночь мне снились иные миры, иные царства бытия; новые ощущения и невероятные существа со щупальцами, которые управляли нашим послушанием и нашим поклонением. Мне снились такие сны, что наутро я проснулся изнуренным и все же возбужденным, как будто на самом деле переживал все свои сны и заряжался невообразимой силой, нужной для предстоящих великих испытаний.
Но я стоял на пороге еще более великого и волнующего открытия.
Когда уже перевалило за полдень, я укрепил на ногах ласты, надел маску и кислородный баллон и спустился к краю воды. Даже теперь мне трудно объективно и беспристрастно описать, что со мной затем стряслось. Я осторожно опустился в воду, нащупал дно и медленно двинулся по нему в сторону моря, как вдруг достиг края пещеры, во много раз превышавшей человеческий рост, внезапно шагнул в пространство и начал медленно опускаться сквозь толщу воды к океанскому ложу — в серый мир камней, песка и подводной растительности, потусторонне колыхавшейся и изгибавшейся в тусклом свете, проникшем на эту глубину.
Здесь я остро почувствовал давление воды и вес баллона и маски — пришла пора подниматься обратно. Возможно, дальнейшие поиски придется прервать, чтобы найти удобное место, где можно по дну выйти на берег, но не успел я ничего сделать, как меня еще сильнее повлекло дальше в открытое море, прочь от берега, на юг, подальше от Иннсмута.
С ужасающей внезапностью мне стало ясно, что меня тянет как магнитом, и здравый смысл мне уже не поможет — кислорода в баллоне хватит ненадолго, и его придется перезаряжать еще до того, как я успею вернуться на берег, если я зайду в море еще чуть дальше. Но я уже был беспомощен и покорно повиновался инстинкту: словно какая-то сила, над которой я не был властен, утаскивала меня прочь от берега, вниз — дно здесь полого опускалось все глубже к юго-востоку от дома на скале. В этом направлении я постепенно и продвигался, не останавливаясь ни на миг, несмотря на нарастающую во мне панику: я должен, должен повернуть обратно, должен начать искать путь назад. Плыть к пещере потребовало бы от меня почти сверхчеловеческих усилий, несмотря на уменьшение давления воды на обратном пути; добраться до подножия лестницы в колодце под домом в то время, когда запас кислорода у меня уже почти бы закончился, казалось и вовсе невозможным — если я сейчас же не поверну обратно.
Однако что-то не позволяло мне повернуть. Я шел все дальше, прочь — будто по плану, начертанному для меня силой, мне неподвластной. У меня не было выбора — я должен был идти вперед, и все то время, покуда росла моя тревога, то, что я желал делать, боролось во мне с тем, что я должен был делать, — а кислорода в баллоне становилось все меньше. Несколько раз я яростно порывался выплыть наверх, но, хотя плыть было вовсе не трудно, — напротив, легкость моих движений казалась мне самому почти чудом, — я постоянно возвращался на дно океана, или оказывалось, что я просто плыву дальше.
Один раз я остановился и огляделся, тщетно пытаясь проникнуть взглядом в морскую глубину. Мне померещилось, что за мной следом плывет большая бледно-зеленая рыба; более того, мне представилось, что это даже не рыба, а русалка, ибо за ней трепетали длинные волосы, но затем видение скрылось в подводных зарослях. Стоять долго я не мог — меня влекло еще дальше, пока я, наконец, не понял, что кислорода в баллоне не осталось вовсе, дышать становилось все труднее и труднее, я попытался выплыть на поверхность — и почувствовал, что падаю с того места, где остановился, в расселину морского дна.
Затем, лишь за несколько мгновений до того, как потерять сознание, я заметил быстрое приближение фигуры, следовавшей за мной, почувствовал, как чьи-то руки касаются моей маски и баллона… ибо это была вовсе не рыба и не русалка. Я увидел обнаженное тело Ады Марш, длинные волосы развевались по течению у нее за спиной — и она плыла с легкостью и грацией урожденной обитательницы морских глубин!
IV
То, что последовало за этим видением, было самым невероятным. Гаснущим сознанием я уловил скорее, чем увидел, как Ада сняла с меня маску и баллон и опустила их куда-то в глубину под нами — и сознание медленно возвратилось ко мне. Я понял, что плыву рядом с Адой, она ведет меня своими сильными, уверенными пальцами — не обратно, не вверх, а по- прежнему вперед.
Я обнаружил, что могу плыть так же умело, как и она, открывая и закрывая рот, как будто дышу сквозь воду, — и почувствовал, что именно это я и делаю! Я владел даром предков и не знал об этом — теперь же он открылся мне вместе с неохватными чудесами морей. Я мог дышать, не поднимаясь на поверхность. Я был рожден амфибией!
Ада промелькнула впереди, и я ринулся за ней. Я был быстр, но она двигалась еще быстрее. Me нужно больше неуклюже ковылять по дну — остались лишь толчки рук и ног, словно бы предназначенных для передвижения сквозь толщу вод, лишь бьющая через край, торжествующая радость плавания без ограничений, к некоей цели, которой, как я смутно сознавал, я должен был достичь. Ада вела меня, и я плыл за нею, а над нами, над поверхностью вод солнце опускалось на запад, день заканчивался, у горизонта гас последний свет, и в отблесках дня зажегся серп месяца.
В этот час мы поднимались к поверхности, следуя вдоль линии зазубренных скал, отмечавших берег то ли континента, то ли какого-то острова — я не мог сказать точно.
Вынырнули мы вдали от побережья — в этом месте из воды выглядывал кусочек скалы, с него виднелись мигающие огоньки города, гавани на западе, и, оглянувшись на то место, где в лунном снеге сидели мы с Адой Марш, и, видя, как между нами и побережьем тенями скользят лодки, а к востоку от нас — только линия горизонта, я понял, где мы находимся — на том самом Дьявольском Рифе у Иннсмута, где прежде, еще до той катастрофической ночи в 1928 году, наши предки играли и резвились среди своих собратьев из океанских глубин.
— Как же ты мог этого не знать? — терпеливо спрашивала меня Ада. — Ведь ты бы так и умер, задушенный всем этим, если бы я вовремя не зашла в дом…
— Откуда мне было знать? — отвечал я.
— А как, ты думал, твой дядя отправлялся в свои подводные экспедиции?
Поиск моего дяди Спдьпана был и ее поиском, — а теперь и моим. Искать Печать РЛайха и дальше, обнаружить Спящего в Глубинах, Сновидца, зов которого я ощутил и которому внял, — Великого Ктулху. Искать надо было не под Иннсмутом — в этом Ада была уверена. Чтобы доказать это, она вновь повела меня в глубины, еще дальше в море от Дьявольского Рифа, и показала громадные мегалиты — каменные структуры, лежавшие в развалинах после глубинных бомбежек 1928 года.
Это было то самое место, где много лет назад первые Марши и Филлипсы продолжили свою связь с Глубоким Народом. Мы плавали среди руин некогда великого города, и я впервые увидел там Глубоководных и преисполнился ужаса при их виде — лягушкообразные карикатуры на человеческие существа, они плавали с гротескными телодвижениями, так напоминающими лягушачьи; они наблюдали за нами своими выпученными глазами, шевеля широченными ртами — смело, без боязни, признавая в нас собратьев, вновь приплывших к ним вниз, в руины на дне океана. Разрушения здесь действительно были ужасны. Так же уничтожались и другие места — маленькими группками злобных людей, решивших во что бы то ни стало не допустить возвращения Великого Ктулху.
И снова вверх, снова к дому на скале, где Ада оставила свою одежду, чтобы заключить соглашение, которое свяжет нас друг с другом, чтобы задумать план путешествия на Понапе, план дальнейших поисков.
Через две недели мы отправились туда на специально зафрахтованном судне. О нашей цели мы не осмелились прошептать ни слова даже экипажу — из страха, что нас сочтут сумасшедшими и откажутся с нами плыть.
Мы были уверены, что наш поиск обернется успехом, что где-то среди еще не нанесенных на карту островов Полинезии мы найдем то, к чему стремимся, и, найдя это, навеки присоединимся к нашим морским братьям, которые служат и ждут дня воскрешения — когда и Ктулху, и Хастур, и Ллойгор, и Йог-Сотот восстанут вновь и преодолеют Старших Богов в титанической борьбе, которой не избежать.
На Понапе мы устроили себе базу. Иногда мы плавали прямо оттуда; иногда пользовалась судном, не обращая внимания на любопытство экипажа. Мы обыскивали все воды, иногда уплывая на несколько дней кряду.
Вскоре мое превращение стало полным. Не осмеливаюсь рассказать, как мы поддерживали себя во время своих подводных путешествий, какой пищей мы питались.
Однажды прямо над нами произошла катастрофа огромного авиалайнера… но больше ни слова об этом. Достаточно сказать, что мы выжили, и я обнаружил, что могу делать вещи, которые лишь год назад считал бы чудовищными. Ничего, кроме необходимости нашего поиска, не побуждало нас делать это, и ничто, кроме него, нас не заботило — лишь наше собственное выживание и цель, которую мы ни на миг не выпускали из виду.
Как описать мне то, что мы видели, и сохранить хоть тончайшую нить правдоподобия? Громадные города на дне океана, и самый великий, самый древний из них — у берегов Понапе, где жило множество Глубоководных, а мы могли целыми днями плавать среди башен и каменных глыб, среди минаретов и куполов этого затонувшего города, почти потерявшись в подводных лесах на дне моря, наблюдая за жизнью Глубоководных, завязывая дружбу с чудными морскими существами, в общем напоминавшими осьминогов, но все же не осьминогами, которые сражались с акулами и другими врагами, как время от времени приходилось и нам, которые жили лишь для того, чтобы служить Тому, чей зов был слышен в глубинах, хотя никто не
